Нолебьён

Автор: Black Rat Плюшевый медвежонок осторожно сполз с надоевшего постамента и спрыгнул на заставленный новогодними игрушками стол менеджера Зарецкого. Сам Зарецкий в это время спал под столом. Ему снились теплые Карибские острова и стоявшая на четвереньках секретарша Злата, обнаженная, с надетым на милую мордашку намордником. Медвежонок почесал ушибленную задницу и спустился со стола по блестящей гирлянде искусственных цветов. На полу лежали: черные женские трусики, пустая сигаретная пачка, пять пустых бутылок из-под шампанского и две из-под водки. Медвежонок внимательно посмотрел на полуодетого Зарецкого, сосущего во сне собственный палец, хихикнул, затем нагнулся к бутылке и слизнул маленьким красным язычком водочную каплю. Сморщил от наслаждения мордочку, почесал за ухом и направился к дверям.
Длинный плохо освещенный офисный коридор был пуст, а все двери закрыты. Прихрамывая на обе лапы, медвежонок заспешил вперед. Его плюшевое нутро бурчало и требовало похмелья. Коридор уходил вправо, здесь он был похож на тоннель – облепленные проводами и кабелем стены были покрыты легким белым налетом. Медвежонок почувствовал холод и скуку. Справа в стене под распределительным щитком с зелеными мигающими лампочками было полукруглое отверстие. Медвежонок заглянул в него и увидел голую куклу с озлобленной собачьей мордой вместо лица. Кукла прижимала к себе мертвого рыжего котенка с отгрызенными ушами и гладила по его маленькой головке забинтованной ладошкой.
– Ты что здесь делаешь? – дружелюбно спросил медвежонок.
– Ненавижу людей, – скалясь зубастой пастью, ответила кукла и протянула медвежонку плохо пахнущий трупик.
– Одобряю, – сказал медвежонок и тоже стал гладить котенка лапой по голове, – а как тебя зовут? – спросил он, обнаружив торчащую в черепке котенка шляпку от гвоздя.
– Зубатка, – ответила кукла и протянула медвежонку забинтованную ладонь.
– Очень, приятно, Зубатка, а меня зовут Нолебьён, – ответил приветственным лапопожатием медвежонок.
– Как, как? – немного удивилась кукла.
– Нолебьён, это по-шведски значит плюшевый мишка.
– Ты иностранец что ль?
– Да нет, русский, просто меня на совместном шведско-русском предприятии заделали.
– Ясно, – Зубатка подсела к медвежонку поближе и раздвинула свои коротенькие ножки, между которыми было губчатое отверстие с аппетитными половыми губками, – слушай, Нолебьён, давай ебаться! – сказала она, хищно сверкнув карими глазками.
Медвежонок вздрогнул, голова котенка отвалилась и покатилась в сторону.
– А чё так сразу, приперло что ль?
– Ну да, я последний раз аж на прошлой неделе трахалась с одним замечательным зайчишкой из нашей фабрики, но потом он нечаянно под пресс попал и его жестко уебало.
– Насмерть что ль?
– Ага.
– Жалко, я зайцев люблю, – сказал медвежонок, теребя в лапах безголовую тушку рыжего котенка.
– Ну так что?
– Давай попозже, мне сейчас выпить надо.
– Нафиг? У меня в 4етвертом секторе два бокса с планом заныкано. Пойдем раскумаримся, и ты мне засадишь как реальный пацан, – сказала Зубатка и нетерпеливо провела у себя между ног.
– Да не…, я наркотики не потребляю, я алкоголик. Мне надо срочно похмелиться, а то хуй не встанет, да и вообще… Не знаешь, где здесь можно накатить?
– Конечно знаю! А как накатишь, засадишь?
– По самые помидоры! – улыбнулся медвежонок и протянул дохлого котенка обратно хозяйке.
– Молодец! – другого ответа от такого славного мишки я и не ожидала, – Зубатка подняла откатившуюся голову котенка и насадила её обратно на торчащий из шеи обмякшего туловища гвоздь, – а то, знаешь ли, кругом одни пидоры, да лесбиянки, натуралов среди нашего брата раз и обчелся.
– Это точно, – медвежонок отошел в сторону, пропуская куклу, – кстати, ты не знаешь с чем это связано?
– Как с чем, с тлетворным влиянием Интернета и огромными налогами! – Зубатка положил трупик на плечо, открыла дверцу распределительного щитка и вынула оттуда длинный железный прутик с приваренным на конце набалдашником, утыканным острыми иголками.
– А это зачем? – спросил медвежонок.
– Нолебьён, ты как с луны свалился, а если у нас денег попросят? – кукла положила кошачий трупик в щиток, закрыла дверцу и, сжимая в забинтованных ладошках прутик быстро зашагала вперед по коридору.
– Действительно, об этом я и не подумал, – согласился медвежонок, едва поспевая за Зубаткой.

– Это что? – Северцев взял папку с версткой и швырнул его в стоящего у стола Перемычкина.
– А это, Вадим Вадимыч, первая глава повести под рабочим названием «Дни и будни Медвежонка Нолебьёна и его подруги оторвы Зубатки», – невозмутимо ответил Перемычкин, собирая по комнате разлетевшиеся листки.
– Да, ты, мать твою, пьяный что ли, или снова обкуренный?! – Северцев со злостью стукнул по столу сухоньким кулачком. – Если бы я сегодня случайно это не увидел, то завтра этот маргинальный бред ушел в печать? Ты, что, полный мудак? Хочешь чтоб у нас лицензию отобрали, а?.. Говори, хочешь? А может, ты на мое место Главреда метишь? Решил меня подставить, а сам потом руки умыть? Отвечай, отвечай, гад, что молчишь?
Раскрасневшееся лицо Северцева снова исказилось от нервного тика. Перемычкин спокойно собрал все листки в папку, подошел к столу, положил папку в угол, улыбнулся и неожиданно, со всей силой ударил лбом в лицо Северцева. Вместе со стулом Северцев грохнулся на пол.
Перемычкин, почесал лоб, обошел стол главного редактора и, вынув из пенала, подаренную шведами, дорогую перьевую ручку, склонился над стонущем шефом.
– Вадим Вадимыч, как вы себя чувствуете? Из разбитого носа Северцева струилась кровь. Морщинистое старческое лицо буквально ходило волнами от тика.
– Ты… ты мне, гадина, за это ответишь! – выдавил из себя Северцев и попытался подняться.
– Конечно отвечу! – сказал Перемычкин и, зажав шефу рот одной рукой, другой воткнул ручку в его глаз.
Пять минут спустя Перемычкин созерцал содеянное: труп Северцева сидел на стуле с запрокинутой навзничь головой. Из одной глазницы торчала ручка, из другой карандаш. Сломанные, неестественно вывернутые кисти рук, лежали на столе ладонями вверх.
– Бог мой, какая красота! – воодушевленно произнес Перемычкин и стал расстегивать пуговицы на ширинке. В кармане у него зазвонил телефон. Перемычкин достал его:
– Да? Превед, превед! Ну конечно же помню, в девять на «Слоне» в ЖЕСТИ. Да, нет, все в порядке. Что? Жжешь сцуко! Ага, нет центрального. Хорошо, увидимся, целую!
Перемычкин положил телефон в карман, взял со стола папку, открыл дверь и вышел в приемную. Молодая, лупоглазая секретарша увлеченно красила ногти.
– Зинуль, ты это… шефа с полчасика не беспокой. А то он сейчас верстку читает, похоже, мне премия светит, ну и с меня, разумеется, тогда, причитается.
– Ну, ну, Перемыка, поверю тебе на слово, – улыбнулась секретарша и отключила дежурный телефон.
Покинув здание редакции, Перемычкин поймал такси и поехал к себе домой, на съемную квартиру в Печатники. Полукровка Рахельнгауз встретил его восторженным лаем. Перемычкин вынул купленную в продуктовом ларьке ливерную и потряс ею:
– Превед, мой милый мясоежка! Поди, проголодался уже?
Рахельнгауз перестал лаять и завертел обгрызенным хвостом.
– На вот тебе, – Перемычкин протянул ему колбасу. Рахельнгауз схватил пастью ливерную и скрылся в глубине огромной пустой комнаты.
– И не беспокой меня часа два, я немного вздремну! – крикнул ему вдогонку Перемычкин и открыл дверь кухни. Два моложавых лилипута в белых поварских колпаках неподвижно сидели за небольшим столом. Перемычкин заглянул поочередно в глаза обоих.
– Вот, уроды! Говори им, не говори, все без толку. Ладно, посмотрим, что они на этот раз наваяли.
Перемычкин снял салфетку с пузатой гусятницы, занимающей полстола. Под ней оказалось какое-то странное животное, напоминающее одновременно и крысу и собаку. Оно было покрыто ароматной зажаристой коркой и нашпиговано кензой. Рядом с блюдом стояла бутылка французского вина и пустой бокал. Перемычкин взял вилку, отковырнул от тушки небольшой кусочек, брезгливо понюхал его и отправил в рот. Через минуту его уже рвало в туалете утренним бизнес-ланчем. Тщательно проблевавшись он вытер лицо лежащими в углу раковины синими женскими трусиками, попил воды из-под крана. Затем отправился в спальню, закрыл дверь на защелку, разделся и лег в большую мягкую кровать. Через десять минут он уснул.
Ему приснилось, что он – дохлый полуразложившийся котенок – живет в большой двенадцатикомнатной квартире с огромными плюшевыми медведями. Медведи беспорядочно перемещаются по квартире и постепенно поедают друг друга. При этом они меняют цвета и говорят на смеси шведского с матерным русским. Потом одна полуобъеденная девочка-мишутка берет его с собой на фабрику ИСКРЕННЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ БОЛИ. Там работают её полуобъеденные родичи: одноухий черный медведь с торчащим из раны кишкообразным паралоном и двоюродная сестра, рыжая беременная медведица с шестью паукообразными лапами вместо ног. На фабрике творится ПРАВИЛЬНО-НЕЖНОЕ. Многочисленные плюшевые медведи стоят у широкого забрызганного кровью конвейера, по которому движутся стонущие полуживые человеческие тела. Девочка-мишутка и её родичи тоже подходят к конвейеру. Девочка ставит клетку с Перемычкиным-котенком поближе, чтобы он все мог видеть. Работа в самом разгаре. Плюшевые медведи остервенело отрывают конечности у плывущих по конвейеру людей и отбрасывают их в сторону. Почти все люди обессилены, и не могут сопротивляться. Они лишь громко стонут и кровоточат. Попадаются даже грудные дети. Девочке-мишутке доставляет особое удовольствие их обработка. Вот она вырывает из рук слабой беременной женщины надрывно орущего младенца и ловко отрывает ему руки и ноги. Но младенец не умолкает, он продолжает громко орать и плюется в морды плюшевым кровью. Беременная медведица с паукообразными лапами недовольно качает головой, выхватывает у своей сестры живучего младенца, быстро откусывает ему голову и бросает обезличенное тельце обратно в конвейер.
– Тата, зачем вы это делаете? – спрашивает из клетки дрожащий от ЖИРНО-НЕПОНЯТНОГО страха Перемычкин-котенок.
– Дохлый, будешь много знать, рано состаришься, поял? – отвечает ему плюшевая девочка-мишутка и начинает быстро расти. Достигнув размеров своих взрослых сородичей, она постепенно трансформируется в молодого человека в черном костюме. Перемычкин узнает его, это Агент Ирреальных Миров. Он берет клетку с Перемычкиным и идет по цеху мимо увлеченно-убивающих плюшевых. Двое вооруженных секирами клыкастых медведей у ПЕЧАЛЬНЫХ ворот отдают ему честь и открывают ВХОD в ПАРАЛЕЛЬ. Агент и вжавшийся в угол клетки Перемычкин входят в открывшиеся ворота и оказываются в московском рок-клубе под названием «Мертвый жук».
У столиков сделанных в виде больших перевернутых черных жуков сидят многочисленные посетители. Около полусотни людей пляшут у сцены. На сцене выступает группа Гриббы. Красивый длинноволосый Игорь Князев громко поет в микрофон: «Косору-у-ков го-мосе-е-к, эта пе-есня лучше все-е-х!». Агент подходит к одному из столиков. За столиком сидят: Рок-фея Даша Порева, адвокат Расташанский, переводчики Катрин Давыдова и Леха Сампосебе, Дизайнер Маша Муха с братом Антоном, Анчоус, Фотограф Туся Одинцова и её любовница светская львица Ольга. Все они сильно пьяны. Одинцова целуется с Ольгой, Антон с Катрин, а Сампосебе пьет с Анчоусом водку на брудершафт. Расташанский с сигаретой в зубах наливает Поревой очередную стопку текилы. Порева подписывает CD «Приключения Электроников» «А ну-ка девушки!» подошедшему к их столику молодому курчеволосому поклоннику. Агент Ирреальных Миров подходит к столику, садится на свободное место и ставит клетку с Перемычкиным на стол.
– А э…а мы все думаем куда это ты исчез, – роняя пепел на галстук говорит Расташанский и с удивлением смотрит в клетку. Порева закусывает текилу долькой лимона и, улыбаясь, говорит:
– Владик, ты совсем что ль охуел? Это же дохлый котенок! Туся, Ольга, Катрин и Антон перестают целоваться и тоже внимательно смотрят в клетку.
– В том то вся и фишка. Он мертвый, но движется и умеет разговаривать! – говорит Агент, берет из коктейля соломинку и тычет ею в Перемычкина.
– Что вам надо? – говорит Перемычкин-котенок, испуганно глядя на присутствующих.
– Ну дела! – восклицает Леха Сампосебе и залпом выпивает рюмку водки.
– О как! – Порева придвигается ближе и всматривается в полуразложившуюся мордочку Перемычкина.
– Давай пой! – требует Агент и трясет клетку.
– Неожиданно для себя самого Перемычкин начинает петь незнакомым мужским голосом на незнакомом ему языке. Порева, Катрин, Анчоус, Туся и Ольга хлопают в ладоши.
– Бля… я хуею! – говорит Расташанский и хватается за клетку. – Дай-ка я его поближе разгляжу. Из-за соседнего столика поднимается ели стоящий на ногах, но чутко реагирующий на все аномальное солист-баянист ансамбля «Слон» Егор Гогенатор, подходит к столику с клеткой и тоже хватает её.
– Не тронь котика! – восклицает Расташанский и тянет клетку на себя.
– Миша, а ну и дай… а ну и дай мне птичку! – ели ворочая языком, говорит Гогенатор и тянет клетку на себя. Задвижка открывается. Перемычкин понимает, что это его шанс. Он перестает петь, выпрыгивает из клетки на усеянный окурками пол и быстро бежит между столиков.
– Держите его! – громче всех кричит Гогенатор, делает шаг вперед и падает. Перемычкин бежит в сторону сцены, видит под ней полукруглое отверстие и ныряет в него. В полной темноте он движется по узкой, вероятно, вентиляционной трубе и через какое-то время понимает, что только сейчас она почувствовала, насколько сильно голодна и поэтому, незамедлительно встав с кровати, прошла на кухню. Вымыв под тонкой струйкой ржавой холодной воды пухлые детские ручки, Маша с трудом взобралась на высокий табурет. На столе стояла грязная тарелка с засохшими хлебными крошками, в которой сидел большой черный таракан. Маша удивленно уставилась на него. Обычно на месте таракана была еда, но на этот раз её почему-то не оказалось. Таракан потрогал машин нос длинными тонкими усами и быстро ретировался. Почесав взлохмаченную голову, Маша взяла лежащий рядом с тарелкой тетрадный лист и прочитала:
«Дорогая доченька, мы с папой отправились на поиски еды, к полудню вернемся. Береги Лизоньку, если будет плакать, расскажи ей сказку или спой песенку. Никуда не выходи, не подходи к окну и никому не открывай дверь!
Твои мама и папа».
Маша вздохнула, спрыгнула с табурета и подошла к громоздкому отечественному холодильнику «Сатурн». С трудом открыв его тяжелую дверь, она увидела лишь пустые полки. Только в нижней морозильной камере лежала покрытая толстым слоем инея небольшая собачья голова. Маша взялась за её обвисшие уши и попыталась вытащить. Но тщетно – голова тузика крепко примерзла к полке. «Тузик у нас на черный день, сварим из него суп только тогда, когда больше ничего не будет» – вспомнила Маша мамины слова.
Вчера она вместе с родителями тоже ходила на поиски еды, но безрезультатно. Кроме того, уже на подходах к дому на них напала стая бешеных собак и если бы не папин обрез и не подоспевший на подмогу сосед Анатолий из 309 квартиры, то их бы сожрали заживо. В углу кухни стояло эмалированное ведро с остатками воды. Маша взяла свою любимую кружку с подмигивающим Микки Маусом и зачерпнула из ведра. В воде плавало несколько рыжих муравьев. Какое-то время Маша наблюдала за их тщетными микродвижениями, затем выудила бестолковых насекомых из кружки и выпила пахнущую сладкой гнилью воду. Немного подумав, она слизнула с ладони и самих муравьев. Они оказались совершенно безвкусными. Есть захотелось еще сильней.
Маша поставила кружку на пол, подошла к окну, и по ступенькам стремянки взобралась на подоконник. Замерзающий город лежал в руинах. Две уцелевшие после тотальной бомбежки девятиэтажки испуганно возвышались над дымящимся горизонтом. Красное солнце восхода осветило заваленную свежими, но уже успевшими заледенеть трупами «Площадь Юности». Любимый Машин кинотеатр «Электрон» был разрушен почти до основания. Осталась лишь часть обгоревшей стены с пожелтевшим плакатом: «Все на Дневной дозор!». Посреди «Плешки», рядом с заледеневшим фонтаном стоял обгоревший каркас милицейской девятки. Это значило только одно – этой ночью, пока Маша крепко спала, вражеские истребители совершили очередной налет на Зеленоград. Несколько одичавших старух бродили среди валяющихся вразвалку тел убиенных, пытаясь найти в их карманах что-нибудь съестное.
Внезапно со стороны центрального проспекта появилась свора свирепых собак, видимо, тех самых от которых отбивались вчера родители Маши. Во главе своры был огромный, хромающий на переднюю правую лапу, рыжий пёс с обгоревшим боком. Это машин отец прострелил ему лапу, а бок паяльной лампой опалил сосед Анатолий. Увидев живых, стая с громким лаем ринулась к площади. Три старухи неожиданно быстро для своего почтенного возраста побежали к развалинам кинотеатра. Одна, вероятно совсем глухая и слепая, стояла сгорбившись возле молодого человека с прострелянной головой, продолжая копаться в его большой спортивной сумке, пробуя на вкус извлекаемые из неё предметы.
Рыжий пёс с разбегу прыгнул на старуху и в мгновение ока отгрыз от её худенькой шейки маленькую седовласую голову. Еще мгновение и в её горбатое тельце вцепились с десяток голодных беспородных псов. Остальные собаки буквально выгрызали из развалин кинотеатра трех втиснувшихся между обгоревших бетонных плит, отчаянно завывающих старых перечниц. В руках у одной из них появился большой черный пистолет. Но он так и не выстрелил. Костлявую ладонь вместе с оружием ловко откусил вислоухий пес, строением черепа больше напоминавший крокодила.
Стоя у окна Маша с удивлением наблюдала за тем, как собаки остервенело поедали визглявых старух-падальщиц. Вид кровавых, раздираемых на части пенсионерок вызвал в ней не страх, не отвращение, а странное никогда ранее не испытываемое приятное чувство удивления граничащее с восторгом. Маша и раньше почти каждый вечер видела разодранные трупы по телевизору в веселой развлекательной передаче «Дорожный Патруль», но они оставляли её эмоционально равнодушными. Возможно потому, что показываемое на экране было лишь неполным фрагментарным вычленением из действительности. Неким результатом без самого процесса, пустой картинкой с унылым закадровым голосом невидимого корреспондента. Отец Маши, улыбаясь говорил, что всё происходящее в «Дорожном Патруле» снимается в павильонах Мосфильма, а все люди в кадре это профессиональные актеры. – А как же мертвые? – не соглашалась тогда с папой Маша, – где они берут каждый день столько мертвых? – А это тоже актеры Машенька, – отвечал ей уставившийся в газету отец, – только, как ты правильно заметила – мертвые, а берут этих самых мертвых актеров из центрального театрального морга. – А как же кровь, откуда они берут столько крови, ведь у мертвых её нет? А кровь для съемок арендуют у пункта переливания крови в Царицыно, а потом собирают и возвращают обратно в пробирки и капельницы. – А как же все остальные живые люди? – не унималась Маша, – они ведь тоже разные, каждый день, и их тоже много? – Те, что в кадре рассказывают о случившемся, это никому не известные актеры, их набирают в театральных институтах, а те, что мимо проходят, это статисты, их у нас что грязи. Вот так, – отвечал Маше отец.
Сейчас, через открытую форточку до Маши доносился хруст костей и довольное собачье рычание. В реальности происходящего она даже не сомневалась. Прижавшись к окну, маленькая, голодная девочка наблюдала собачью трапезу до самого конца, когда от старушек остались только обглоданные кости и седовласые скальпы. Сожрав старух, собаки попытались попробовать на вкус и трупы остальных погибших при вчерашнем авиационном обстреле граждан, но за ночь их тела успели покрыться толстым слоем льда –стали недоступны для звериных зубов. Изрядно насытившаяся собачья свора, ведомая огромным мохнатым рыжим псом, неторопливо покинула площадь.
Проводив её удаляющийся хвост долгим задумчивым взглядом, Маша, потянув за веревочку, закрыла форточку и слезла с подоконника. В комнате родителей послышался громкий детский плачь. Это проснулась Лизонька – её младшая сестра. Маша прошла в большую заваленную старыми игрушками, книгами и прочим ненужным барахлом комнату, и осторожно покачала висящую у зашторенного окна люльку с сестрой. Но Лизонька продолжала плакать, она, как и все тоже хотела есть. Рядом на маленьком столике сиротливо стояла пустышка без так необходимого для младенческого организма молока. Маша нахмурилась. «А что если родители не вернутся, что если их тоже съедят собаки или расстреляют из вражеских самолетов?! Что, что тогда я буду делать одна, в квартире с орущей сестрой, без продуктов, без подруг и работающего телевизора»? И тут Машу словно осенило: «Ну ведь так оно и есть, родители уже сдохли, а моя маленькая никчемная сестренка тоже скоро сдохнет»! Она улыбнулась и взяла с подоконника старый нож. Через полчаса Лизонька была съедена. Вернувшись к зеркалу сытая, довольная Маша посмотрела на себя в зеркало и заговорила дурным незнакомым голосом:
– Я повернувся з відпустки. Дуже гарно відпочив. Встиг зробити все що хотів. Особливо сподобався похід на байдарках в Карелію. Це був один з тих походів, що не забуваються ніколи. Нас ходило 7 дорослих та 4 дітей на 4 байдарках. Погода була гарною. Хоча всього пару днів були сонячними, але й дощ лив теж тільки один день. Пройшли декілька карельських озер і ще 4 дні йшли по Білому морю. Бачили тюленів та дивились на морських зірок. Їли спійманих щук та куплену сьомгу з червоною ікрою. Щодня збирали чорниці та гриби. Робили похідну баню. Всього і не перекажиш... Та найголовніше в таких походах, це компанія людей. Нам пощастило, компанія була чудовою. Ми домовились піти наступного року ще раз. Якщо складеться. На Урал. Трохи пізніше підготую декілька фотографій та взъебу вас сочно на хуй.
– Ну вот, собственно и всё, ребята, что я хотела вам сегодня рассказать! –Ирина Сергеевна выключила кинопроектор и стала неспешно собираться.
Класс зашевелился. Сонные стали просыпаться, укуренные пробуждаться. Все стали быстро распихивать учебники и тетради по портфелям и рюкзакам.
– Теплицина, включи, пожалуйста, свет и раздай всем подготовительные на завтрашнюю контрольную.
– Ирина Сергеевна, а почему всё время я, да я? Пусть вон Лобзиков раздает, он вчера дежурство пропустил, – недовольная Теплицина встала из-за парты и направилась в сторону выключателя.
– Не ной, Теплицина, не ной. У нас староста ты, а не Лобзиков. За свои пропуски он от Антонины Геннадьевны еще получит свое, а ты…, вот что, – Ирина Сергеевна посмотрела на лежащий в своей сумочке маленький дамский пистолет и резко вздернула руку, – Теплицина, не включай свет, ребята остановитесь! Я совсем забыла рассказать вам самое главное.
Теплицина замерла в полуметре у выключателя. Лобзиков остановился у выхода и обернулся с вставленной в зубы сигаретой.
– Ребята, милые мои, дорогие ребята! Я вспомнила очень важную вещь. Я наглая сука, блядина и грязная прошмандовка. Товарная кошелка я. Проститутка вокзальная. Безвольная девочка, пухлая, сальная. Судьбой беспощадной на век искалечена. Ебусь и сосу, потому что я женщина. Войдите, ребята, в мое положение. Убейте хотя бы за это движение.
Ирина Сергеевна выхватила из сумочки пистолет и выстрелила в Теплицину. Теплицина ойкнула, схватилась за живот и стала медленно оседать у стены. Лобзиков выронил изо рта сигарету и выбежал из класса. Остальные шестнадцать человек как по команде спрятались за парты.
– Ну нет, Лобзиков, некуда ты от меня не денешься! – Ирина Сергеевна схватила со стола школьный журнал и побежала за Лобзиковым.
Выбежав из кабинета, она увидела его удаляющуюся спину в конце грязно-зеленого коридора. Выставленные из класса за плохое поведение Хахина и Терентьев испуганно уставились на нее. Ирина Сергеевна встала на одно колено, прицелилась и выстрелила. Успевший добежать почти до самого поворота Лобзиков вскрикнул и упал на пол. Ирина Сергеевна встала с колена и побежала вперед крикнув:
– Хахина, Терентьев, за мной!
Из класса высыпались остальные ученики и побежали в противоположную сторону коридора. Хахина и Терентьев побежали вместе с ними. Запыхавшаяся Ирина Сергеевна подбежала к лежащему на полу Лобзикову и присела рядом с ним.
– Жив?
– Я не могу двигаться, – обреченно пробормотал побелевший Лобзиков, что вы со мной сделали?
– Вот что, Лобзиков, я, конечно, не врач, но, по-моему, пуля попала в позвоночник. Поэтому мне нужно от тебя всё, что ты знаешь по делу Заварзина. Слышишь, всё! И немедленно.
Ирина Сергеевна перевернула Лобзикова на спину, раскрыла журнал и вынула из нагрудного кармана ученика синюю шариковую ручку.
– Давай, диктуй, Лобзиков, но не спеши, я ведь тебе не печатная машинка.
– Но ведь это… я Рафаэлу Спиридоновичу уже обещал…
– Про своего физрука забудь, он уже как неделю червей в Борисовских прудах кормит.
– Правда? – Лобзиков слабо улыбнулся.
– Правда, я всегда говорю только правду. Давай, не тяни резину.
Ирина Сергеевна уселась на Лобзикова и сняла с ручки колпачок.
– Значит так, – Лобзиков облизал губы и начал:

Мясорубка сбежала из кухни. Осторожно прикрыв оббитую черепашьими панцирями дверь, предвкушающе облизнулась и заковыляла в подсобку. Там, между сдохшей от удушья кофемолкой и старой немощной овощерезкой совокуплялся с юной, только вчера покинувшей фабрику швейной машинкой пузатый ненасытный патефон. Лишающаяся девственности швейная машинка громко стонала, ей было приятно познавать телесные радости в объятиях этого громоздкого, но страстного мужлана. – Вот ведь, суки что творят, – тихо прошептала мясорубка и, спрятавшись за угол, стала яростно дрочить испачканными куриной кровью конечностями в покрытом толстым налетом ржавчине влагалище.

Гирлянды детских высушенных трупов приветственно зашуршали в полутьме отяжелевшего сознания Леонида. Он докурил найденный на лестничной площадке косяк, вспомнил серо-зеленые глаза умирающей в богадельне матери и неожиданно для себя самого разрыдался. Ржавая медицинская игла быстро вошла в его почти невидимую вену.

Доктор плюнул Марине в морду и расхохотался. Северухина и Нагорняк быстро разделись, легли на кровать и, раздвинув ноги, уставились на Евгения Францевича в ожидании дальнейших инструкций. Марина вытянула лапы и заморгала. Ее странное получеловеческое тело непреодолимо влекло к себе студента-медика Антона Лейбенгарда. – Когда я защищу диплом, мы с тобой поженимся, – сказал он, протирая её поросшее шерстью тело влажной от спирта тряпочкой.

Проникнув в комнату, Максим с удивлением обнаружил там своего потерявшегося полгода назад брата, наминающего за обе щеки гречневую кашу, предназначенную для его дочки. Сама дочь лежала в углу кухни. Она была мертва, завернута в целлофан и похожа на пластилин. – Слушай, Макс, а сахар у тебя в доме вообще имеется? – Спросил брат, улыбнувшись испачканным коричневозубым ртом. Максим схватился за сердце и стал медленно оседать на пол.

Громкие бздехи прижатой к полу мясорубки были никому неслышны. Швейная машинка и её первый половой партнер – пузатый усач-патефон, жадно чавкали, поедая сизую плоть любопытной сожительницы. Мясорубка умоляюще смотрела в их налитые кровью глаза. В них шевелилось оранжевое безумие и море.

Гримасничающие Сибаякин и Шифранов выбежали на сцену. Зрители недоуменно уставились на них. Сибаякин был одет в полосатую пижаму, а Шифранов в буденовку и семейные трусы ядовито-желтого цвета. – Ну чё ты смотришь, давай! – сказал Шифранов и хлопнув Сибаякина по плечу отошел в сторону. Сибаякин нервно захихикал, вынул из кармана гранату, рванул чеку и громко произнес:
– Широка страна моя родная, много в ней лесов полей и рек! Я другой такой страны не зна…– граната взорвалась, и изуродованное тело Сибаякина отшвырнуло на несколько метров от стены. Почти весь первый ряд истосковавшихся по настоящему искусству зрителей был оглушен, испачкан кровью и счастлив.
– Причащение состоялось! – констатировал Шифранов, волоча мертвое тело Сибаякина за кулисы.

У входа на ВВЦ Пуговичка и Артемка остановили хорошо одетого мужчину лет сорока. Мужчина пил пиво и ел хрустящую картошку. По его толстой прыщавой шее стекал пот.
– Дядь, а дядь, дай немножко картошечки? – попросила похожая на умирающего от туберкулеза лилипута восьмилетняя Пуговичка.
– А что вы умеете? – улыбнулся мужчина, осматривая истосковавшихся по еде и ласке изможденных беспризорников.
– Мы умеем многое! – сказал лопоухий Артемка, жадно наблюдая за исчезающей в пухлом рту мужчины картошкой.
– А поконкретнее? – мужчина доел картошку, запил её пивом, скомкал пустой пакет и бросил его под ноги детям.
– Мы умеем сладко сосать! – ответила за себя и брата Пуговичка.
– Вот как?! – обрадовался мужчина и погладил Пуговичку по грязным слипшимся волосам, – без резины пососете? – спросил он, причмокнув толстыми губами.
– Конечно пососем, дяденька. Сколько дадите? – желтые блестящие от гепатита глаза Пуговички наполнились светом сладкой надежды.
– А что вам надо? – мужчина «стрельнул» свиными глазками по сторонам.
– Бутылку водяры, две бутылки пива, два тюбика «Момента» и двойной обед в Макдоналдсе, – ответила Пуговичка.
– И еще два билета в кино, на «Дневной дозор», – добавил ковыряющийся в носу Артемка.
– Обойдетесь без кино и водяры. Пиво, клей и Макдоналдс гарантирую, но, соответственно, после оказания услуг. Согласны? – мужчина протянул недопитую бутылку пива Пуговичке.
– Согласны! – устало улыбнулась Пуговичка и передала бутылку братишке. Артемка моментально выпил оставшееся пиво и засунул бутылку в карман протертых до дыр штанов.
Через пять минут троица села в такси и поехала на съемную квартиру мужчины в Солнцево. А потом, потом…

– Лобзиков, продолжай, я записываю, – сидящая на ученике Ирина Сергеевна стала бить теряющего сознание Лобзикова по бледным щекам.
Сзади послышались чьи-то приближающиеся шаги и нездоровый лилипутский смех. Ирина Сергеевна отложила журнал, взяла лежащий рядом с головой Лобзикова пистолет и обернулась. Огромный плюшевый медведь в форме милиционера быстро приближался со стороны лестничной площадки. В обеих мохнатых лапах он сжимал по увесистому ржавому крюку. Рядом с ним бежала смеющаяся голая кукла с волосатой собачьей мордой вместо лица.
Не слезая с Лобзикова Ирина Сергеевна выпустила в грудь плюшевого три пуля подряд. Но с медведем ничего не произошло. Не снижая скорости он подцепил Ирину Сергеевну и задыхающегося Лобзикова на крючья и поволок их вперед. Ржавый крюк пробил Ирине Сергеевне легкое и вышел в районе лопатки.
– Господи, не на-а-а-а-а-до! – закричала она, обливаясь кровью. Поддетый под ребро Лобзиков отчаянно тряс кудрявой головой. За обоими по школьному паркету тянулись волнообразные мочекровные выделения. Когда хохочущая кукла и медведь с жертвами скрылись за поворотом, дверь мужского туалета со скрипом отворилась и из нее, озираясь по сторонам, вышел начинающий курильщик – щекастый, лопоухий ученик первого «А» класса Вова Чупков. Подняв с пола оброненный Ириной Сергеевной пистолет, он осмотрел его, понял, что тот настоящий, засунул неожиданную находку поглубже в штаны и, радостно взвизгнув, побежал в сторону актового зала.