День Победы

Автор: ося фиглярский Поезд шел медленно, останавливаясь подолгу на каждой станции. Было уже по-летнему тепло, многие окна вагонов были открыты, в них бойцы смотрели на проплывающие мимо виды латышских поселков, многие из которых будто бы совсем и не тронула война.
Больше всего хлопот начальнику санитарно-эвакуационного поезда старшему лейтенанту Солодухину доставлял, конечно же, седьмой вагон. В нем ехали ходячие больные, комиссованный и прочий почти здоровый фронтовой народ, который на станциях пытался разжиться, помимо курева, еще и выпивкой. У многих были трофейные часы, и латышские женщины охотно меняли на них местный «бимбер», как по-польски называли солдаты самогон. Впрочем, сильно пьяных в вагоне не было. Начальник поезда, прихрамывающий старолей, был достаточно суров, и его побаивались
…
Куделин и Лавров возвращались с задания морем, каждый думал о том, что это вполне может стать последним боевым вылетом. Штурмовики были вызваны подавить огневую точку противника на побережье Балтийского моря, где отчаянно сопротивлялась группа эсэсовцев, засев близ нескольких дотов. На что немцы надеялись, летчики не понимали, война почти кончилась, по дорогам Германии на восток шли вереницы пленных.
Все три дота они уничтожили прямыми попаданиями, у обоих было достаточно опыта, Лавров летал уже два года, Куделин и того больше, еще с 1942 года. Без боезапаса «Илы» шли легко, тем более у обоих отсутствовали бортстрелки. Последнюю неделю они летали без них. У немцев то ли кончилось топливо, то ли уже не было аэродромов, но их самолеты уже не появлялись в небе, и прикрытие сзади для ребят казалось ненужным.
…
В пятом купе седьмого вагона на нижних полках сидела одетая в офицерскую шинель женщина, уже достаточно пожилая, но еще миловидная в свои сорок, видимо, с лишним лет. Она почти не вставала, а Солодухин все хотел выяснить, кто она, и почему у нее нет знаков различия, но в вагонной сутолоке как-то все забывал это сделать. Женщина тихо переговаривалась с еще более пожилым солдатом-татарином, сидевшим напротив.
…
Маленький корабль шел под флагом Красного Креста. Когда из-за облаков показались два русских штурмовика, на палубе стало оживленнее. Сидевший рядом с белокурой санитаркой капеллан заметил, что молодой эсэсовец метнулся к зенитному пулемету, и что-то крикнул ему, но вряд ли кто-то услышал что именно, на палубе было шумно и многолюдно. Битком набитый корабль шел в Швецию, и вместе с ранеными туда же бежали гестаповцы и эсэсовцы, справедливо полагая, что от русских им ничего хорошего ждать не приходится. Это уже был не первый русский самолет, и никакого внимания к ним они не проявляли, но все равно каждый раз становилось тревожно, и сидевшие близко друг к другу люди инстинктивно прижимались к железной палубе, будто это как-то могло спасти их в случае бомбежки.
Лавров снизился и на бреющем полете полетел над санитарным корабликом, покачивая крыльями. «Молодой какой он все-таки», - успел подумать Куделин.
…
Женщина улыбалась пожилому татарину, тот спрашивал ее на своем, она отвечала ему по-русски. Откуда татарский знаешь… Мать у меня татарка… Девчонкой от голода ушли из Башкирии на Дон… Там замуж за отца вышла… Погиб отец в гражданскую… От тифа сгорел, успели до дома довезти… У Миронова воевал… Кто такой?.. Да не надо тебе знать, абый*, был такой… Муж погиб, да… Под Ростовом в сорок втором… Похоронен где-то там… Трое сыновей у нас…
А я штрафбат прошел… Два месяца в сорок третьем… За недостачу судили, десять лет… Кровью, значит, искупить… Месяц в госпитале был, потом в минометную батарею… так вот, сэнгэм**.
…
Ленька Лавров уже уходил, покачивая крыльями, на восток, когда с палубы по нему хлестнула очередь «зенитки». «Ил» дернулся и начал снижаться, стремительно теряя и без того не очень большую высоту.
…
Женщина встала, достала папиросу, подкурила и стала дымить «беломориной» в открытое окно. Боец-татарин продолжал ей тихо рассказывать о своем…
Ни разу не раненый воевал почти два года… Минометный расчет все-таки… Да вот в Польше… Смершевцы аковцев*** накрыли в соседнем лесу, а мы немцев обстреливали… недалеко… Поляки от злости по нам и врезали из трофейного «ванюши»****… Двоих сразу насмерть, молодые совсем, неженатые еще…. Лучше б уж меня… Дочке моей двадцать пять старшей… Пятеро у меня, все дочери… выросли уже… ребят жалко… Меня только контузило… теперь комиссуют, домой поеду.
…
Крупнокалиберная пуля вошла Лаврову под правое ухо, и Леня уже не слышал, как наушники кричали одно лишь слово: «Ленька!.. Ленька-а-а-а-а!»
Куделин видел, как самолет Лаврова стремительно снижался, последним криком летчик сорвал голос: «Ленька-а-а-а-а-а-а-ааааа!!!»
Самолет нырнул в море.
«А-а-а-ааааааааааа, с-с-с-сссу-ки-и-и-и-и-и-иииии!!!
…
Отца-то дома, в станице похоронили… А вот муж не знай даже где похоронен… С тятей у меня невестка моя лежит… Еврейка была… За старшим… В сорок первом немцы ненадолго станицу заняли… Потом отогнали их… Первое еще наступление тогда было, под Ростовом… Выдали ее… Мальчишке годик был… Да, уже бабушка я… Беременная была она, Руфина-то, вторым… Штыками ее солдаты… Трое там они и лежат… Тятя мой с правнуком, и невестка моя… Красивая была.
…
По взлетной полосе бежали двое. Куделин легко вспрыгнул на самолет комэска, на соседний «Ил» взобрался Леван. Два штурмовика, набирая высоту, скрылись в сторону моря.
…
Вечером поели вдвоем. Татарин ел вместе с пайкой хлеба сало, разрезанное женщиной, приговаривая что-то насчет Аллаха. Женщина ела молча.
А старший-то мой, то есть муж у Руфины, живой… Раненый в Ленинграде… Может, контузия… Подробно не написал… Жалеет мать… Сейчас приеду, навещу… Медик он у меня… Оба с невесткой медицинский перед войной закончили… Внука с бабушкой тогда спрятали… Сейчас в эвакуации… В Башкирии, у родни… Бабушку немчура тоже не пожалела бы… муж у меня политруком воевал, до войны учитель был.
…
«Товарищ подполковник, товарищ подполковник», - голос ординарца срывался, - «Товарищ подполковник, Куделин на вашем самолете, и Гогоберидзе ушли в сторону моря!..»
Подполковник встал со стула.
«Что случилось?»
«Лаврова сбили, товарищ подполковник…»
…
В третьем купе сержант-связист что-то колдовал с наушниками. Еще утром он соорудил детекторный приемник, и жадно ловил теперь звуки, доносящиеся из черных ушей.
Все ждали конца. Война заканчивалась. Они шли к победе почти четыре года. В вагоне было приподнятое настроение. В окна вагонов бойцы улыбались латышским женщинам, пытались с ними заговорить. Мужчин на станциях почти не было.
…
Вдалеке показались две черные точки. Приближаясь, они стали превращаться в блестящие от закатных лучей солнца самолеты. На палубе зашевелилось, кто-то закричал. Эсэсовец вновь метнулся к зенитному пулемету, на пути его встала белокурая санитарка, но мужчина легко отшвырнул девчонку в сторону. Капеллан снял с шеи тяжелый крест и поднял его перед собой.
…
Так что скоро домой… Голодают там они без меня… тяжко без мужика им, у старшей муж погиб в сорок четвертом в Белоруссии… Ну ничего, немного уж терпеть осталось…
А у меня младший так и удрал из Башкирии от бабки на фронт, сейчас юнгой на Баренцевом… Средний тоже живой.
…
Первым зашел Куделин. Хлесткая очередь пришлась прямо в середину кораблика. Пуля, попавшая в плечо девчонке-санитарке, швырнула ее на немецкого священника, и они оба откатились в угол палубы. Зенитка открыла огонь по Куделину слишком поздно, и пули пришлись точно между его самолетом и штурмовиком Ленькиного друга Гогоберидзе.
Вторым зашел Леван. Очередь грузина пришлась прямо в зенитку и сразу превратила ее и стрелка в груду металла и бесформенный кусок мяса, который еще недавно был человеком.
Капеллан не мог видеть, что у Левана в этот миг стояли в глазах слезы.
…
Юркий он у меня. Младший-то… куда там бабке за ним уследить…недавно письмо от него было…
А у меня тоже внучек ждет… Старшей дочери сын… Аллах сыновей не дал, да вот дочка принесла мне внука… на старость… живой остался бабай*****… приеду, заласкаю.
…
Работали молча. Отбомбились, затем пошли крушить кораблик 37-миллиметровыми снарядами. Пущенные молнии вспарывали беззащитный кораблик, который стал крениться вбок, и флаг с Красным Крестом повис безжизненной тряпкой над тонущим судном.
Капеллан читал молитву, стоя на коленях над окровавленной девчонкой-санитаркой, которая еще была жива и силилась что-то сказать священнику. С палубы в черные воды Балтийского моря прыгали люди.
…
Наступала ночь, но в вагоне почти не спали. Сержант настойчиво пытался услышать в эфире новости, Солодухин проверил перед сном, нет ли в вагоне пьяных. Пьяных не было, но несколько солдат были выпивши. Старший лейтенант махнул рукой.
…
Капеллан положил себе на колени голову умирающей девушки, и поднял перед собой крест.
Кораблик неуклюже повернул стоявший под углом к воде нос в сторону и неожиданно перевернулся.
Уходили тоже молча. В эфире стояла тишина.
…
Наступила ночь. В вагоне спали. Солодухин еще раз прошел по вагону. Женщина спала, как была, в шинели, прислонившись головой к стенке вагона.
Не спал лишь один сержант-радиолюбитель.
…
«Снять ордена!»
Гогоберидзе и Куделин молча сняли с себя награды и положили на стол перед комэском.
«Под трибунал пойдете».
«Товарищ подполковник, они Лаврова сбили…»
«Раненых, беззащитных людей вы расстреляли. Обоих на гауптвахту!»
…
Майская ночь была короткой. Уже во втором часу ночи стало светать. Спящий санитарный поезд бесшумно шел по Латвии…
И вдруг из третьего купе выскочил сержант:
«Ребята!!! Ребята-а-а-а!!! Братцы!!! Германия капитулировала!!! Победа!!!»
Он заскочил обратно в купе, высунулся в окно и громко закричал:
ПОБЕДА-А-ААААААААААААААААА!!! ГЕРМАНИЯ-АААААААААААААА!!! КАПИТУЛИРОВАЛА-АААААААААААААААААА!!!
Поезд как будто встряхнулся. Каким-то рваным криком вдоль поезда, назад и вперед от седьмого вагона, сначала возник невообразимый шум, который стал выливаться в одно слово, которое кричали десятки людей: «ПОБЕДА!»
…
Леван с Колей не спали. Молча переживали гибель друга. Коля Куделин говорил тихо Левану, настолько тихо, как будто самому себе: «Молодой, решил порадоваться… Порадовал… мать у него Герой Советского Союза, ты же знаешь… Что я ей напишу теперь…»
Внезапно на улице послышалась стрельба.
Леван заорал: «Слышь, кацо, эсэс прорвался, я чую, Колька!!!» Он рванулся к двери и начал пинать ее своими ногами, обутыми в летные сапоги. «Аткрывай, слишишь, - кричал Гогоберидзе, - не хватало еще здэсь прапасть ни за что, аткрывай!»
По ту сторону двери молчали.
И тут Коля Куделин услышал с улицы, какое слово там все кричали.
…
Проснувшийся поезд уже не спал. Не спали тяжелораненые и ходячие, не спали врачи. Казалось, не было в мире силы, которая могла бы их уложить спать в эту ночь. Люди обнимались, плакали и кричали от радости. Кто-то в углу вагона наигрывал на трофейном аккордеоне «Темную ночь». Сержант, счастливый оттого, что подарил людям такую радостную весть, стоял пьяный в проходе и в сотый раз рассказывал:
«Акт о капитуляции… Безоговорочная… На всех фронтах…»
Пожилая женщина с раненым бойцом-татарином смотрели в окно. Было уже светло.
Пейзаж за окном изменился, стал как-то суровее, завиднелись сожженные остовы зданий, попадающиеся изредка рощицы стояли тоже обгорелые, сиротливо провожая поезд, который вез воинов-освободителей домой…
«А средний-то у тебя где?» - спросил татарин у женщины. «В Германии где-то, три дня назад только письмо было, летчик он у меня, на «Иле» летает…»
В непрекращающемся шуме и в вагонной толчее кто-то негромко сказал: «Братцы… Россия…»
…
Подполковник поднялся со стула, подошел к Левану с Николаем и тихо произнес:
«Наденьте… наденьте свои ордена… Победа, ребята…»
Он отвернулся к окну, помолчал, затем внезапно снова взглянул на двух стоящих перед ним летчиков и громко сказал:
«Но никогда, никогда… Не делайте этого, ребята, больше никогда… Нельзя это… И никогда не забывайте того, что вы сделали…»
Он снова отвернулся к окну.
«Идите, ребята, идите…» - голос у подполковника был срывающийся.
Куделин с Гогоберидзе вышли. Николай спросил у ординарца: «Слышь, Векшин, чего это он… Плачет вроде…»
Векшин опустил голову.
«Вся семья в Ленинграде… мать, жена, двое детей… под бомбежкой…»
Вышли оба из здания штаба молча.
…
Пропитанные порохом, горевшие в танках, видевшие в своей жизни все, что можно было увидеть страшного, солдаты смотрели на свою Родину. В глазах у них стояли слезы.
Вот и Россия…
«Ты пиши мне, абый, пиши, я тебе адрес оставлю, если что надо, я помочь могу», - женщина быстро говорила молчаливо смотревшему в окно пожилому солдату.
…
Гогоберидзе с Куделиным не стали стрелять в небо. Они ушли на край аэродрома, где их не было никому видно. Молча достали спирт, разлили его неразведенным по кружкам. Молча выпили.
Леван заплакал.
…
Был уже конец ночи, светло. В окошко солдаты заметили впереди группу людей. По мере приближения поезда к ним в вагоне становилось все тише и тише. Слышен был только стук колес.
Четыре женщины тянули по пашне тяжелый плуг, не обращая никакого внимания на идущий мимо поезд. За плугом шел худой мальчишка лет четырнадцати, лопатки у него вздымались сзади, ходили ходуном, он с трудом шел босыми ногами по пашне, то и дело ноги у него скользили по земле, и тогда казалось, что он упадет. Но мальчишка не падал.
«Лавровы наша фамилия…»
Женщина в шинели без знаков различия вдруг отпрянула от окна, качаясь, вышла в проход вагона, вытянула вперед правую руку и пошла в сторону тамбура.
…
Поезд жестким каким-то железным звуком скрипнул и стал тормозить. Солодухин побежал в седьмой вагон. Это могли сделать только там.
«Кто сорвал стоп-кран?» - кричал Солодухин, пробираясь через толпу бойцов, и люди молча вытолкнули его к женщине, которая склонилась над вещмешком, складывая туда консервные банки.
«Я начальник поезда старший лейтенант Солодухин. Потрудитесь…»
Женщина повернулась к нему и скинула с себя шинель.
Солодухин осекся. На груди капитана медицинской службы сияла Золотая Звезда Героя Советского Союза.
Но не это поразило фронтовиков…
Ордена и медали не удивляли фронтовиков. Но на правой стороне гимнастерки у женщины было больше десятка нашивок за ранения. Из них пять были красного цвета – за тяжелые ранения.
«Матерь Божья…» - сказал в наступившей тишине кто-то.
Женщина встала, закинула за плечо солдатский «сидор» и пошла вдоль прохода. Люди за окном в это время перестали пахать. Смотрели на остановившийся поезд.
В тамбуре женщина поставила вещмешок на пол, спустилась вниз. Солодухин подал мешок женщине-капитану, та взяла его и пошла к пахарям. Старший лейтенант Иван Солодухин, хромая, двинулся следом за ней.
Из окон поезда бойцы и медперсонал смотрели, как они подошли к четырем женщинам и мальчишке, стоявшему рядом с плугом. Одна из женщин вышла вперед, и пожилая женщина-капитан опустилась перед ней на колени, поставила перед собой вещмешок, развязала его и что-то стала говорить.
Волосы у нее распустились, и седоватыми локонами раскинулись по плечам. Только сейчас Иван Солодухин разглядел, что женщина была очень красивой, несмотря на свой возраст.
Внезапно женщина, стоящая перед капитаном, упала на колени, вцепилась в ее плечи, и стала трясти женщину. Она кричала. Капитан-медик с Золотой Звездой Героя на груди тоже схватила ее за плечи и стала что-то говорить.
Стоявшие рядом три другие женщины вдруг тоже попадали около них на колени.
Над псковской землей, в небе, возник звук. Этот звук уходил на восток, куда-то за горизонт, все дальше и дальше, расходясь по стране, пережившей страдания, которые она не переживала никогда ранее.
Рядом с женщинами стояли босой четырнадцатилетний мальчишка и снявший фуражку капитан Ваня Солодухин, белобрысый парень двадцати трех лет, горевший, да не сгоревший в танке в сорок третьем под Прохоровкой, и назначенный после госпиталя начальником санитарно-эвакуационного поезда.
На вспаханной русской земле около двух русских мужиков выли русские бабы.
Наступало утро девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года.

Примечания.
Абый* - старший брат, обращение к старшему по возрасту (татарск.)
Сэнгэм** - младшая сестра, обращение к младшей по возрасту (татарск.)
Аковцы*** - бойцы Армии Крайовой, которая вела во многих случаях бои и с немцами, и с Красной Армией.
«Ванюша»**** - немецкий миномет.
Бабай***** - дедушка (татарск.)

О.Ф.@08.05.2008 г.