Палата №6:: - весло вулкан и инвалидная коляска

весло вулкан и инвалидная коляска

   [ принято к публикации 10:09  24-03-2010 | Бывалый | Просмотров: 1393]

    -Признаете ли вы себя виновным?

    Именно так откроет заседание уставший судья в мантии траурного цвета.

    -Нет, не признаю!

    Именно так отвечу я из чувства противоречия, граничащего с навязчивым самообманом.

    -То есть, как не признаете?!

    Именно так возмутятся присяжные – вполне милые с виду лица, выловленные из испорченных колодцев жизни дрожащей рукой фантазирующего рыбака.

    Если суд когда-нибудь начнется, то без сомнения с подобного бредового диалога.

    Если суд когда-нибудь закончится, то вероятнее всего, моим последним, не менее бредовым словом.

    -В вас хоть раз влюблялся кассовый аппарат? – задам я вполне резонный в данной ситуации вопрос. Ответом мне послужит молчаливая сонливость коллективного цинизма.

    -Да, да! Именно кассовый аппарат, — продолжу я испугавшись окрыленных гомофобией  метаморфоз. – Правда к нему прилагались и зеленые глаза, и косички вплетенную в пистолетную прическу, и ногти усыпанные кровавым бисером, и готовая к подкачке грудь второго размера.

    С самого детства меня возбуждали вулканы с «женскими именами». Мисти, Толима и Мауна Лоа, Тэйде, Льяма и Гекла, я уже не говорю о Ключевской и Корякской сопках, одно упоминание о которых погружало меня в крепкий эрогенный ступор. Неважно, что за женскими именами мог скрываться кто угодно, будь-то генерал  воинствующей пшеницы, верховный дизайнер домашнего скота или просто банальное нагромождение горной породы. В моей голове они формировались в соблазнительный образ вторичных половых признаков, прошедших сквозь безжалостную пластическую хирургию мирового феминизма.

    Я мечтал проникать сквозь огненные жерла внутрь, туда, где концентрируется великое таинство извержения. Я жаждал прикасаться рифленой подошвой к нежным недрам и чувствовать себя истинным земным гинекологом. Мне хотелось застыть в предвкушении скоропалительных пылающих выбросов и хоть немного компенсировать постоянные выбросы собственного тела из многочисленных школ.

    Вулканы расположились на запутанной карте моих жизненных ценностей далекими манящими горками, но дороги к ним мне были не видны. Точнее они сплетали тугой узел, в котором отчетливо проступали отдельные куски сплошного узора, некогда заботливо вытканного приземистым гадающим учителем.

    Узел был хуже Гордеева — он крепко держал марку безнадежной путаницы.  Все попытки проследить грядущие удары судьбы оказывались бесплодными: я не видел домов, не видел деревьев, не видел сыновей. Я различал только выщербленную поверхность пройденных путей, превратившуюся со временем в изматывающую полосу препятствий. Бесполезность глаз приводило в движение механизм скрюченных пальцев. Я впивался в узел руками, пытаясь в очередной раз прощупать линию жизни, по меньшей мере, до ближайшего поворота, а в итоге нащупывал лишь кусочки отломанных ногтей. Когда маникюрная броня перестала возрождаться, безрассудное  отчаяние  стало упорно подталкивать меня к кухонным ножам. Пришло время их вознесения и я, наконец, твердо вступил на территорию острых решений. Немного потренировавшись на поспешно затянутых манекенах, я обрел надежду в самом крупном представителе острой семейки. Удобно расположив его над своей головой, я затаился в нелегком ожидании самоуверенной готовности, необходимой для того, чтобы вонзить острое лезвие в самое сердце будущего. Вскоре ждать мне надоело…

    Опоздавшая готовность внезапно окатила меня кромешной тьмой закрытых глаз. Я тот час превратился в стремительный локомотив и встал на предназначенные только для меня рельсы. Живущий на задворках памяти безмолвный кондуктор дал отмашку, освобождая меня от любых обязательств перед случайными пассажирами.  Издав нечленораздельное паровозное ругательство, я  тронулся в путь — впереди меня ждало железнодорожное лежбище влюбленных особ. Оно соблазняло издали неумолимым столкновением и большим количеством жертв. В момент сближения с первой жертвой, какая-то сволочь на моем, лишенном компромисса, тормозном пути опустила шлагбаум.

    Этой сволочью оказался, воспетый в неблагодарной людской молве, искатель талантов, проходящий в протоколах официальных лиц, как человек с неустановленной фамилией. Он критически осмотрел меня с ног до головы, улыбнулся таинственно и рассек трагически переплетенный узел неизведанных путей заточенной гранью весла.

    Теперь, я в вулкане работаю.

    Вулкан рос по ночам. Под покровом всеобщей слепоты, в лучах нескольких искусственных лун вулкан отвоевывал все новые и новые территории у городского цветника. В собственных недрах он неустанно накапливал неубранную пыльцу, которую в дальнейшем синтезировал при помощи пчеловода-химика в дурманящую медовую лаву. С восходом солнца вулкан превращался в мираж. В минуты экспрессивного заката мираж становился крупнее. Люди останавливались рядом завороженные видением, доставали телефоны и звонили своим психиатрам, чтобы в очередной раз увидеть иллюзию подавляющей громады, только уже их глазами. Вместо психиатров приезжали представители города. Эти современные кумиры, настоящие герои только что сочиненных легенд, смело проплывали сквозь неустойчивые очертания и выныривали полностью удовлетворенные с другой стороны. Мегафонными голосами они заверяли всех присутствующих в реальности видения, настойчиво просили разойтись. Отсутствие повода в психиатрической помощи остужало особо разгоряченных. Кто-то с недовольством вспоминал о своей работе, кто-то свою работу шел исполнять. Мираж стирался из памяти, оставляя после себя лишь облако короткого разочарования.

    Первыми прозрели всеми любимые юбиляры. Каждую круглую дату их насильно отводили на разноцветные плантации, где придавали экзекуции всеобщего ликования. С каждым новым юбилеем ритуал полировался и оттачивался, что в конечном итоге придало ему вид коллективного совершенства. Доведенные до автоматизма виновники грядущего торжества, просыпались в поздравительный день ровно в одиннадцать часов, выпивали стакан молока, надевали одинаковые костюмы и отправлялись босиком топтать розы к вратам городского цветника.

    В тот раз их ноги наткнулись на колючую проволоку. Протянутая по земле она змеилась в несколько рядов, кое-где сворачивалась клубками. Поначалу, привыкшие к розам оголенные ступни не ощутили разницу, но затем, лишенные дозы громкого хора восторгов, юбиляры принялись недоуменно оборачиваться по сторонам.

    Вокруг, оказывается, все изменилось. Изменились отражения в окнах домов, изменились сигналы нарушающих машин, изменилась походка людей, не приобщенных к чужим праздникам. Ритуал был разрушен, все пошло прахом. Появилось гадкое ощущение затянувшихся круглых дат.

    В знак протеста виновники несостоявшегося торжества пригвоздили себя к проволочным шипам. Они расположились немногочисленной группой у самого подножия кипящей горы, пополняя  ряды ежедневно на несколько человек. « Бунт окровавленных ног» разрастался и вскоре престарелые посиделки принесли свои плоды.

    Политая кровью, обильно сдобренная итоговой ненавистью колючая проволока зацвела. Она распустила  ржавые бутоны ночью, под дружный голодный храп, и вскоре насыщенный магией полной луны новоиспеченный цветник сигнализирующе запел. В ответ тихо распахнулись двери вулкана, после чего несколько неопознанных людей бесшумно перенесли всех спящих внутрь. « Наверное, там им будет лучше», подумал про себя случайный свидетель происходящего и отправился топить в фонтане котят.

    Внутри вулкан предстал во всей красе ночного клуба. « Резиденция Гефеста», как ласково называли его ухоженные жрецы в двубортной спецодежде, имела внушительные размеры гигантского танцпола, с мигрирующими барными стойками, парящими в пьяной дымке диджейскими пультами и руслом реки вкусом похожей на мед.

    Ошарашенные бунтари, разбуженные опустившимися на них тенями двух одинаковых жрецов-охранников, постепенно немели от каждого произнесенного вынужденными близнецами слова. Слова были просты, но мало понятны. Они несли в себе весть о рождении нового, о первопроходцах, о вип-зоне и бесплатных напитках. Они несли на себе тяжкий груз приглашения.

    Из всего сказанного только зона для особо важных персон подвигла немощные тела к осмысленному движению. Обогнув, опустошенных иссякшей миссией, жрецов-охранников, юбиляры прошли короткий путь к мечте каждого детства за семнадцать шлепающих шагов. Дальше пути не было – их стройный ряд уперся в непреодолимый поток медовой лавы.

    В огне, как известно, брода нет, поэтому противоположный берег остался нетронутым. Он сверкал вблизи залом ожидания, скрывая все главные тайны за недосягаемым углом. Запахло самосожжением. С головокружительных высот службы безопасности немедленно спустились вооруженные огнетушителями жрецы-спасатели. Они мягко зашли с тыла, окружая потенциальных утопленников огненной реки и приготовились навязать им болезненно-гематомный  сценарий спасения. Юбиляры решили без боя не спасаться…

    Минутная стрелка часов приближалась к половине четвертого утра, а значит, наступало мое время. Время человека, на которого с легкостью можно переложить всю ответственность.

    Я появился из темного туннеля сидя в пожарной лодке. Мне было до боли неудобно, ноги затекли, глаза слезились от чужих надежд, а рукава брезентового смокинга постоянно цеплялись за металлические борта. Я бодро греб укороченными веслами к условному причалу, стараясь хоть как-то скрасить свой первый заплыв в свет. У места посадки меня ожидало отсутствие турникетов.

     — Турникетов нет даже у святого Петра,- отмахивался клубный планировщик от всех моих просьб поставить заграждения.

    Я с ужасом представил, как сейчас, все жаждущие скорейшей переправы начнут хаотично прыгать в мои объятия. Забурливший инстинкт самосохранения мощным рывком отнес лодку от берега на длину чемпионского прыжка. В ответ прозвучала оскорбительная тирада в несколько голосов. Людей посягнувших на золотой метраж среди утомленных юбиляров не наблюдалось, что давало мне неоспоримое преимущество в грядущем фэйс-контроле.

    Не спеша, я раскурил крамольную сигарету и вгляделся в лица. В общей массе они не внушали доверия, по отдельности доверия возникало еще меньше. Вип-зона была слишком хрупка, чтобы отдаваться присевшему впереди фольклорному анархисту с физиономией уволенного за несоответствие подрывника. Шансы, стоящего рядом, явного футболиста одиночки тоже сводились к нулю. Из всех присутствующих кандидатов, я остановился на двух приемлемых вариантах. Один из них гордо светил шрамами битого участкового, другой напоминал капитана дальнего плавания. Не омраченный взяткой выбор оставался за мной. Чаши весов, подкрученные на несколько грамм моей совести склонились в сторону капитана, что сильно изменило расположение шрамов на лице участкового. Он мгновенно преобразился и стал похож на угрожающий ковер. Подозрение в наглом обвесе разбудило в нем скрытого чемпиона, ставя под угрозу всю прелесть моего недосягаемого положения. Не разбегаясь, участковый прыгнул, успешно перелетел над впередистоящими кандидатами и был встречен у лодочного носа метким ударом весла.

    Можно считать дебют мой состоялся. Тем более, если вспомнить благодарную спину дрейфовавшего до заветного угла первого клиента.

    Со временем, недоработки первой ночи были исправлены. Турникеты отделили меня от окружающих, очередь велась по записи, оскорбления в мой адрес свелись на нет. Теперь каждый норовил вступить со мной в сговор. Меня высматривали на плоских крышах и в архитектурно-запланированных ямах тротуаров, меня выслеживали на бюрократических марафонских дистанциях и на милицейских стометровках, меня узнавали лежащим в целебной грязи, где я сливался с общей массой скрывающихся от алиментов беглых мужей. Политика вулкана разрешала частные контакты, что давало полное право на официальный прием всех желающих пройти лицевой экзамен. Но я, подобно ректору-зануде, не компенсировал денежными знаками собственные недостатки. Я был честен в первую очередь по отношению к себе. Глядя по утрам в зеркало, я понимал – человеку с таким отражением делать в вип-зоне нечего.

    Раньше вулкан извергался в пять. Теперь, по настоятельной просьбе мэра, в целях продления всеобщего сна, время извержения оттянули на один час. Это придало городскому будильнику еще большую трезвонящую мощь, которая разгоняла миролюбивых вуайеристов и поднимала рыбаков спящих с почтальоншами.

    Ровно в шесть, на посвежевшую за ночь улицу громко выплескивались вспотевшие вулканологи. У самого порога их радостно встречали кастрированные коты. Вулканологи аккуратно переступали через мохнатые тушки, лишенных привилегий самцов, коты сразу ложились животами на горячие следы. Принесенная в мир на рельефе подошв частичка первобытного фатализма дарила оскорбленным котам умиротворение и смерть.

    Последним извергался я. Насытивши легкие реанимационным кислородом, я собирал в пластиковый мешок последствие массового самоубийства и отправлялся на окраину клубных задворок с лопатой в руках. Там, втыкая останки обуглившихся весел в изголовье братской могилы, я немного скорбел о переправленных за ночь клиентах.

    Весь задний двор был усеян весельными памятниками, придававшими ему вид адского ежа, уволенного с должности талисмана третьей пожарной бригады, за склонность к обжигающим розыгрышам. Землю между хаотичными памятниками обильно покрывал рассыпанный котячий корм. Корм в избытке появлялся каждое утро и оставался нетронутым, напоминая о себе сухим мертвым треском. Одни не ненадежные очевидцы поговаривали о мрачных выходцах из вип-зоны, другие, такие же не надежные, обвиняли во всем старуху с третьего этажа. В фантомы особо важных персон я не верил. На моей памяти не случилось ни одного возвращения.

    По окончании не продолжительных похорон, дорога ложилась в сторону магазина.

    Сколько я себя помню, магазин с бесконечным каталогом,  стоял у самого подножия вулкана  всегда. Порой он менял название, превращаясь из « Территории ангелов»,  в провинциальных « Братьев Степана Кузьмича», затем парижская эмиграция  приносила гордый « Луидор» и в огромном глиняном горшке вырастало генеалогическое древо французских королей. В дни рождественских распродаж на его ветви вывешивали старые ценники. Новые ценники снисходительно выражали собственное превосходство с главных аллей.  Под громоздкой кроной отлично умещались маленькие, увешанные колокольчиками гиды с калькуляторами в руках. Они хватались за юбки полных дам и, рискуя быть растоптанными, навязывали свои услуги финансового аналитика.  Иногда школьные историки приводили к древу учеников, где наглядно показывали всю архаичность и завышенную ценность дореволюционной монархии.  Прогремевшая вскоре революция с греческим колоритом, окончательно обесценила  луидор, заменив его  спасительной нитью Ариадны.

    Названия менялись, суть оставалась неизменной.  Магазин представлял собой излишне запутанный лабиринт товаров на все случаи жизни, где, несмотря на все камеры наблюдения, бесследно пропадали люди. С некоторых пор основными покупателями стали  представители страховых компаний, частные сыщики и просто охотники за  головами. Они выслеживали исчезнувших, среди горных хребтов с тушенкой, в лесу фалоимитаторов, на склонах носочных пирамид. Дни, а то и недели они проводили в поисках, ночуя в палаточных городках туристического отдела, абсолютно не задумываясь о еде и средствах личной гигиены. На выходе, независимо от успеха операции им предъявляли внушительный счет за проживание при полном пансионе. Особо злые следопыты разрывали счет в клочья и уходили обратно, после чего их имена пополняли списки пропавших.

    В свете этих, для кого-то трагических событий, спасительная нить пришлась весьма кстати. Ее, в обязательном порядке, вплетали дочери Ариадны в обувь каждого, кто вступал на весьма опасный путь закупки товаров.

    Я в спасительной нити не нуждался.

    Моя дорога в магазине была пройдена множество раз. Каждое утро я покупал новенькие весла, поэтому мог с закрытыми глазами заново вступить в каждый свой след. Два поворота налево, прямо, разворот и третий поворот направо. Таков был изрядно  протоптанный путь до финишной прямой, где в окружении весел разного калибра меня дожидались широко открытые зеленые глаза. Я требовал уважения в качестве постоянного клиента, а получал только испуганные судебными исками слова о непредсказуемости и судьбоносности некоторых случайных поворотов. Я сопротивлялся в силу своих скромных возможностей, но в итоге мой ботинок все-таки спаривали со спасительной нитью, сажали меня на потребительский  поводок.

    Несмотря на  собачье унижение, в отделе гребли мне были искренне рады. При моем появлении косички пистолетной прически переплетались в пацифистскую халу, кровавый бисер с колокольным звоном прыгал с ногтя на ноготь, грудь второго размера росла и округлялась до размеров  земного глобуса, будто находилась в сложном симбиозе с ножным насосом. Зеленые глаза активно перемигивались друг с другом, а кассовый аппарат, по собственному желанию, выбрасывал банкноты.

    Они вылетали из бездонных недр алчности бумажными самолетиками, и никакими пружинными зажимами их было не удержать. Они кружились над моей головой и пытались спикировать мне в карманы. Они устраивали легкие воздушные потасовки, в которых тяжеловесные сотни проигрывали шустрым двадцаткам. Под мелодичный писк кнопочного депо, они приземлялись мне на ладони и не требовали сдачи.

    Вся эта самолетно-денежная феерия продолжалась до тех пор, пока сверху не обрушивалась мелкая сетка сачка — сзади, бесшумно подкрадывалась двухметровая лабиринтная муза в пуленепробиваемом жилете и орудием браконьера-энтамолога в руках. После немногочисленных пугающих взмахов, банкноты возвращались в лоно склонного к самопожертвованию кассового аппарата, грудь урезалась в диаметре, кровавый бисер рассыпался по грязному полу, прическа принимала первозданный угрожающий вид. Все возвращалось на круги своя. Я получал новые укороченные весла и отправлялся домой, знакомить их с точильным станком. На выходе из магазина меня освобождали от бремени спасительного поводка и выпускали на волю.

    В то самое утро, в крике неожиданно воскресшего в моих руках кота появилась она — девочка с осиновой партой. В мою школьно-кочевую жизнь, она, как мне казалось, преследовала меня во всех учебных заведениях, и первое что я видел, заходя в новый класс, это её именную парту, стоящую обязательно под портретом очередного министра внутренних дел. Министров было много, девочка была одна. Среди учителей ходил  слух, что она в качестве приёмной дочери передаётся как знамя, каждый раз новому милицейскому главе, поэтому, из-за опасений нетрадиционных методов дознания, на  собраниях разных школ было принято общее решения — обходить её стороной.

     Я не знал её имени тогда, хотя оно и было неумело выцарапано на осиновой парте, я не очень доверяю журналистам сейчас. Именно с их легкого утиного пера все газетные читатели знают бывшую девочку как  бегущую Марту.

     С некоторых пор, журналисты скрупулезно отслеживают все  передвижения бегущей Марты по стране. Её весьма оригинальная борьба с бесплодием при помощи инвалидной коляски и роликовых коньков стала достоянием общественности. Сам я никогда не вникал в столь экстравагантный метод, но мне знакомо отношение к нему определенных медицинских кругов. Недавно я принял на борт ускользающего от бессилия гинеколога, уверенного в том, что лечение бесплодия скоростью, всего лишь спортивная авантюра и скоро её будут рассматривать на олимпийском комитете.

    -Заговор любителей спорта,- злобно зашептал он на прощание.- Скоро на теле каждого гиппократа они выбьют новую клятву.

    Она стояла у главного магазинного входа, под пристальным вниманием дочерей Ариадны. Вечернее платье удачно подчеркивало жилистые ноги профессионального бегуна. Не запятнанное косметикой лицо уютно куталось в косынку из блестящих волос.  Обутая  в роликовые коньки владелица осиновой парты, некогда выпорхнувшая из под министерских портретов, набегала себе контрастную, шокирующе — привлекательную внешность. Стоящее рядом инвалидное кресло, удачно эту внешность добавляло и, судя по всему, было предназначено для меня. Нам обоим не потребовалось никаких слов, хватило одного мимолетного воспоминания. Именно воспоминание о вынужденном детском одиночестве, без лишних приглашений усадило меня на больничные колеса. В то утро в магазин я так и не зашел.

    — Марта,- представилась она.

    — Значит, газеты сказали правду,- я  устраивался в кресле как можно удобней.- Разве ты меня не помнишь?

    — Газеты врут! Я не борюсь с бесплодием, у меня уже пятеро детей,- она приняла стартовую позицию.- И знаешь, их любимое занятие пожирать мою память.

    — Тогда зачем тебе все это нужно?- вопрос, лишенный фундаментального ответа, растворился во встречном воздушном натиске.

     Мы покатили по улице, зацепили левыми колесами сквер, проскочили три переулка, зацепили правыми колесами ещё один сквер, набрали немного скорости на трамвайном пути, моргнули гаишнику задравшемся платьем, выскочили на площадь, обогнули в крутом вираже фонтан, испугали пешеходов по правую сторону, заглянули в тупик, нашли из него выход, испугали пешеходов по левую сторону, услышали гул переполненного стадиона, поймали свои отражения в длинной череде витрин, обогнали несколько стоящих у бордюра такси, отбросили тень на городскую ратушу, с ветерком промчались по пустырю, не заметили посадочный пятачок за ним, сбили картонного Санта- Клауса, меня стошнило под окнами переполненной бани, попали в городскую телевизионную хронику, подрезали лимузин австрийского посла, пронеслись сквозь череду подземных переходов, чуть не затерялись в колоннах аэропорта и, наконец, вылетели к поистине страшному, перекрученному в двух местах рукой архитектора-социопата спуску. Радость Марты пополнилась моим криком.

    Уже там, в процессе безапелляционного падения я понял истинные мотивы бывшей девочки с осиновой партой. Она хотела меня убить. Наверное, за то, что моё подростковое желание заглядывать ей под юбку, не было столь сильным, чтобы оставить в девичьей памяти глубокий след. Да, признаю, желание не смогло противостоять банальной трусости, но ведь попытки все-таки были. Нужно просто о них напомнить. Я вывернул голову до невозможности и попытался сказать нужные слова. Все нужные слова разметала по сторонам растущая скорость. Когда она дошла до зачаточного предела, Марта подпрыгнула на ходу и ловко приземлилась ко мне на колени. Боли не было. Была только проворная женская рука, расстегивающая мою ширинку.

    Очнулся я на платной стоянке, за черной массой внедорожника. Марта стояла рядом и поправляла сбившееся платье.  Я по-прежнему сидел в инвалидном кресле, а на её размытом ветром лице играла улыбка близости.

    — Ты действительно меня не помнишь?- спросил я,

    — Теперь уже запомню,- спокойно ответила она.- Надеюсь, ты не станешь распространяться по поводу нашей небольшой поездки. А, впрочем, как знаешь, мне всё равно.

    Марта забралась на водительское сиденье, завела машину. На прощанье она открыла окно, посмотрела на меня по особому и подарила мне логическую завершенность событий.

    — Через девять месяцев я пришлю тебе фотографию дочери!-  крикнула она, покрывая меня выхлопами газа.    

    Внедорожник растворился за спинами встревоженных сторожей, а я, сидя в угарном облаке, отчетливо осознал три простейшие вещи:  Марта меня никогда не забывала,  у меня сломаны обе ноги, но на работу выйти все-таки придется.

    Ночью, на переправе, меня будет ждать Костя Таксидермист. Именно он, когда-то, презентовал антропологическому музею несколько великолепно сделанных экспонатов, изображающих кроманьонцев, разделывающих мамонта. Они составляли единую, сюжетно завершенную группу, в момент дружного извлечения самого ценного – мамонтовой печени, которая, как известно, дает её обладателю право на должность вождя. Сделанный вручную эпизод тихо простоял до самого открытия экспозиции, где разразился грандиозный скандал. Пришедшие на презентацию представители местного мясокомбината узрели в застывших дикарях собственное начальство. С того самого момента Костя получил прозвище таксидермист и с головой нырнул в глубокий омут подполья.

    В четыре часа ночи у него последний шанс. И этот шанс в неиспользованном виде обернется для меня грандиозными проблемами. Я заворачивал его девять раз – ровно столько он сделал пластических операций по пути к заветной вип-зоне, способной оградить его от всех соблазняющих неприятностей. Он менял лица как ритуальные маски, но я, руководствуясь упрямой любознательностью, толкал его на новые шрамы, приближая, с каждым днем,  внешность Кости к неисправимому идеалу. Вскоре его самолюбие не выдержало очередного хирургического надругательства. Он настиг меня за прополкой помидоров, есть у меня такое странное хобби, и посоветовал посетить злополучный антропологический музей, седьмой павильон, второй угол справа. С трудом найденный мною угол, оказался забронированным под будущую фигуру оскальпированного переселенца в человеческий рост. Мои волосы были для меня слишком дороги, чтобы побриться на лысо в такой необычный способ, поэтому впервые в жизни я решил провести фэйс контроль вслепую.

    У окружения подошедших сторожей, я попросил проявить милосердие к новоиспеченному инвалиду и доставить меня в магазин для покупки новых весел. Моя просьба прозвучала довольно дико, но была выполнена.   В момент закрытия, усилиями трёх добровольных рикш, инвалидное средство передвижения подкатили  к самому порогу, где передали цепкой жалости дочерей Ариадны.

    « Скоро у меня тоже будет дочь», успел подумать я,  оказавшись внутри.

    В магазине спасительная нить обошла  меня стороной. Она, конечно, попыталась соединится с жестким каркасом инвалидного кресла, но постоянно путалась, накручивалась на колесо и в итоге была разорвана в нескольких местах.  Сопровождать меня лично, никто не вызвался, после чего, я с высоко поднятой головой, въехал в лабиринт свободным человеком, ещё не зная, что  через несколько минут меня этой свободы попытаются лишить.

    На родных галерах меня поразила необычная  тишина. Порой, даже там случались приступы многозначительного молчания, но в тот момент тишина была поистине грабительской. Настоящий кульминационный пик уличного гоп стопа, когда эгоистичная горечь расставания с любимыми вещами закупоривает слезливым комком горло, не давая вырваться наружу разъяренному зову на помощь.   Я почувствовал себя не уверенно.  Вслушиваясь в, лишенную слов, обвинительную речь зеленых глаз, мне вдруг захотелось привлечь внутреннего адвоката. Только он, мой беспринципный, подозреваемый в моральном уродстве защитник сможет успешно оправдаться по поводу незапланированной измены.  На все мои призывы, этот затаившейся сочинитель индульгенций, созданный по образу и подобию, выразил лишь голодное пренебрежение. Конечно, хоть изредка его нужно кормить. Голод в одно мгновение распространился по всему телу, стал доминировать над моими желаниями. Желания обреченно покорились и поплелись в нужном направлении.

    Я пожелал возвращения боевых зарядов в пистолетную прическу, набатный звон кровавого бисера  и грудь размером с Плутон. Я пожелал возвращение реанимационной зелени в ядовитых глазах и  новых атакующих вылетов денежно самолетной эскадрильи, падающей мне на руки с рвением камикадзе.

    В ответ я получил только нажатие тревожной кнопки. Кассовый аппарат оказался девственно пуст, отсутствовал материал для новых авиа моделей, некого было запускать в пикирующий полет. Безвозвратно исчезли все деньги в трясине ревности, и кто-то должен был за это ответить.

    Перспектива покрывать чужие недостачи погнала меня к выходу. Хватит для меня запутанных любовных историй, с обрезанными вездесущей цензурой счастливыми концами. Нужно вспомнить и о собственных поломанных ногах. Пора, наконец, сделать своему отражению судьбоносную поблажку и послать Костю  Таксидермиста в жопу. Пришло время окончательно удрать от толпы потенциальных судей, возглавляемых бегущей впереди всех некрасивой женщиной с веслом.

    К каждому священному месту существуют свои не стандартные подходы. Как правило, они находятся на задних дворах, там, где  кодовое название «черных ход» материализуется обшарпанной дверью. Их особенно жалуют настырные родственники обслуживающего персонала и люди, самовлюбленно хвастающие излишней креативностью.

    На заднем дворе вулкана располагалось последнее пристанище разгневанных котов. Своим непомерным аппетитом оно поглотило все альтернативные входы и выходы, попробовало их на прочность, но затем, засомневавшись в разрушительной силе собственного желудочного сока, отрыгнуло в районе  сияния главных врат. Недовольные столь провокационным соседством клубные боги, пожелали перемен. Вскоре все некогда задние проходы были стыдливо прикрыты рекламной ложью, окончательно похоронившей за собой всякую возможность дальнейшего проникновения. И только одно, невидимое простому глазу прямое соединение с вип-зоной, наспех спрятанное за старомодной девицей, предлагающей пользоваться в дождливую погоду семейными зонтами, находился в рабочем состоянии, что возлагало большие надежды на эту самую семью.

    Всю ночь я просидел в засаде под окнами крупной хлебосольной женщины. Она время от времени будила меня спущенными на веревочке пирожками, а я непроизвольно взмахивал руками, то ли от благодарности, то ли от жуткой боли в поломанных ногах. К утру я был сыт как никогда и вполне готов к незаконному проникновению.

    Когда все вулканологи уже успели наследить, когда все кастрированные коты уже отправились по пути запредельных сексуальных утех, я, не попрощавшись с обладательницей всех пирожков на свете, покинул импровизированное убежище и припарковался у дождливого семейного уюта. Я представился скороговоркой и  вкратце поведал хронологию последнего дня. Редкие в столь ранний час прохожие  сочувственно поддерживали меня, замечая в человеке, вооруженному монтировкой и изливающему душу рекламному плакату, родственную связь. Нарисованная старомодная девица на контакт не пошла, её главная тайна оставалась запертой.

    Холостые щелчки замка призвали хранителя в рабочем оранжевом халате. Хранитель, тот час, разогнал всех любителей понаблюдать за чужим отчаяньем, при помощи крупнокалиберной метлы и предстал передо мной в образе той самой крупной женщины, не дававшей мне спать в течении всей последней ночи. Лет женщине оказалось не более тридцати пяти, что ни в коем случае не давала повода называть её девушкой. Она несла вокруг себя трогательный ореол неискушенных уборщиц. На оранжевой целомудренной броне висели знаки причастности к сокровенным тайнам, под броней угадывались очертания купированного крыла.

    — Я давно жду тебя, — женщина стала перебирать внушительную связку ключей, в поисках того, единственного.

    — Меня? — мне никогда не улыбалась мысль о собственной исключительности. — Я, конечно, благодарен за прошлую ночь, но…

    — В этой связке все, что ты пожелаешь,- женщина потрясла передо мной фигурным металлом.- Даже то, что ты желать не в состоянии.

    — Что потребуется взамен?- мне надоело искать ответы, мне захотелось получать их от других.

    -  Всего лишь стать моим мужем.

    Пожалуй, вполне рациональная цена за иллюзию потусторонней вечной беззаботности. Я посмотрел на будущую жену и понял, что моё согласие не требуется.

    « В первую очередь следует обзавестись семейным зонтом от дождя», подумал я, когда меня окатил  ярчайший свет, из недр черного дверного проема, открытого, наконец найденным ключом.

    — В первую очередь,  следует избавится от моего нынешнего мужа! — уверенно произнесла потенциальная вдовствующая невеста и подтолкнула меня к ослепляющему входу.