врачебная тайна

Автор: Саша Акимов В преагональном состоянии происходит нарушение функций центральной нервной системы. Снижается артериальное давление. Дыхание нарушается, становится неглубоким и нерегулярным. Есть несколько видов патологического дыхания. Недостаток кислорода приводит к нарушению обмена веществ. Кислорода в тканях становится меньше. Длительность преагонального состояния бывает различна. Особенно долго длится это состояние, если организм способен некоторое время компенсировать угнетение жизненных функций.

"Расскажи мне все, что ты до этого никому не рассказывал. Не бойся, это только между нами, никто больше не узнает. Я щелкну пальцами, и ты закроешь глаза. На счет три — ты абсолютно расслабишься и начнешь рассказывать. Раз… два… три..."

Я включил диктофон на запись.

Сердечный цикл — 0,8 сек.

Я стоял на краю обрыва. Из расщелин между камней и из-под снега торчали маленькие хилые растения. Ветер их терзал что есть мочи. Меня ветер пронзил, словно очередь из автомата. У меня перед глазами стояла одна картинка. Ее губы. Снежинки, тающие на ее губах. Море внизу разбивало об камни свои волны. Грохот от водяных ударов был неимоверный. Я потуже затянул шарф и пошел к машине. Я сел за руль и зажмурил глаза так сильно, что увидел несколько образов напоминающих снежинки. Я не мог заплакать. Не мог почувствовать себя виноватым.

Хороводы снежинок щекочут холодные камни. Между могил протоптаны тропинки, посыпанные песком. Миллионы ледяных кристаллов обрушаются с неба. Снег все заносит. Ни единой одинаковой снежинки. Шарф, который она подарила мне такой мягкий и сохраняет теплоту. Частичка ее обмотана вокруг моей шеи. Она меня душит. Нежно вызывает гипоксию. Я кашляю странным хрипящим кашлем. Самого себя удушить шарфом на кладбище — это не слишком здорово. А ведь я этого заслуживаю.

Я озираюсь, привыкая к больничному освещению. После белой прогулки даже самая светлая комната покажется темницей. Я моргнул несколько раз. Глаза аккомодировались к новому освещению. Оконные рамы из дерева заполнены стеклом. Столы из ДСП заполнены бумагами, историями болезней и прочей бюрократической дребеденью. Люди из плоти заполнены всевозможным дерьмом. Каждый болеет. Он об этом не думает. Но болезнь в нем, внутри. Разъедает его организм, поражает весь механизм. Тело изнашивается, дряхлеет, саморазрушается. Гемоглобин еле успевает транспортировать кислород. Сердце бьется быстрее. Человек совершает безумные неадекватные поступки. Эта болезнь — любовь. Каждый влюбляется — тем самым терзая свое тело. Любовь — это чувство, которое пренебрегает телом. Но всюду любовь наталкивается на назойливые препятствия: гравитация, кожа, плоть.

Она была такая маленькая. Носила длинные шерстяные свитера и просторные штаны. Ее можно было бы принять за мальчика, если бы не ее личико. Голубые глаза, с искорками серого; светлые брови-невидимки, которые проще нащупать, чем увидеть; курносый нос, левая ноздря была больше чем правая; два зуба справа выбиты; когда она улыбается, создается впечатление, будто это ребенок у которого еще выпадают молочные зубы; шрамы, много шрамов… Она была смешной и печальной. И она все время курила. Не успевала докурить одну сигарету, как прикуривала уже следующую.

Я, как врач и как человек, которому она была не безразлична, пытался ее отучить от этой дурной привычки. Ведь каждые десять секунд на планете умирает один курильщик. Он умирает не от самого курева, но благодаря ему.

Она на меня смотрела негодующим взглядом, говорящим: "Какого хрена! Я не хуже тебя знаю, что это вредно. Но это мое дело. Брошу когда захочу". А я продолжал ей говорить о вреде курения:

-Курильщики болеют раком легких в несколько раз чаще, чем некурящие. Виной тому вещества содержащиеся в табачной смоле: радон, бензпирен и нитрозамины.

Но ей это ни о чем не говорило. Она меня не слушала в такие моменты. Она курила не из-за стадного инстинкта и не потому что не понимала вреда курения. Напротив, курила она специально, чтобы умереть скорей.

Полупрозрачный лосось проник в мою вспышку. Я ударяю отблески. Символ ли это? Рыба. Она не может тебе соврать, но сообщить тоже ничего не может. Зато может быть упругой и фаллической. Вырвавшись из сексуального гнева, растянув эрогенную кожу, я рассматриваю девственные поры моего нового тела. Ни волоска. Ни шрама. Я абсолютно голый и незащищенный. На теле моем появляются раны. Различные увечья. Будто невидимка балует с опасной бритвой. Это не стигматы. Это кровоточащие порезы. Рыболовный крючок зацепился за мое ребро. Его острие блеснуло розоватой пеной. Я причиняю боль сам себе. Все эти раны — это мое наказание. Пойду и увижу ее губы. "Хочешь?" Похабные картинки как фейерверк. Свернувшееся калачиком ловкое тело. Я накрываю ее одеялом. Капелька смазки покачивается на головке моего члена. Огромный трескающийся абсцесс у меня на ладони. Это эрогенный гнойник. Мутные белые капли спадают с моих рук на ее лицо. Семя или гной?

Возле крематория лежит черный снег — это человеческий пепел, вылетая из кирпичной трубы, оседает вместе со снегом. Печально видеть уродливые деревья растущие возле кладбища. Их корни глубоко под землей оплели тела мертвецов, проросли сквозь гнилье. Трупы напитали эти мрачные замерзающие деревья. Трупы — это органическое удобрение. Пепел — это минеральное удобрение. Некрополь звал меня, я должен был сюда придти. Но она не здесь похоронена. Ее тело лежит сейчас где-то под водой. Ее едят рыбы. Селедки обкусывают кусочки от ее распухшего изломанного трупа. Шарф все сильнее стягивает мое горло. Так сильно, что в глазах темнеет, мелькают кляксы теста Роршаха. Бабочки. Черепа. Улитки. Ассиметричные фигуры. Черный снег. Белый снег. Монохромные виденья.

Я работаю в Бергене. Тут постоянно идет дождь. Беспрерывный, как из ведра, сплошной стеной — все эти эпитеты про бергенский дождь. В непромокаемых плащах бредут угрюмые люди. Любой метал ржавеет тут быстрее чем где-либо. В воздухе висит водяная взвесь. Вода просачивается всюду. Она течет по улицам, крадется по переулкам. Весь город мокрый. Мокрые люди, мокрые дома покрытые слизью, мокрые рыбацкие суденышки в порту. Такое чувство, словно у меня скоро прорастут жабры. А потом с этими жабрами можно отправиться жить прямиком в аквариум Бергена, меня поселили бы рядом с экзотическими видами рыб. К дождю привыкаешь со временем. Смиряешься с непогодой. Понимаешь, что силам природы твое мнение безразлично. Ты просто одна маленькая живая единица идущая против природного баланса. Недалеко от гавани рыбный рынок. Креветки. Крабы. Устрицы. Омары. Сомы. Продавцы в плащах и галошах. Продавцы могут прилечь на прилавок и тоже блестеть чешуей.

Я пришел в морг. Там на столе лежит труп старухи. Ужасные трупные пятна почему-то на лбу и правом боку. В странной позе она пролежала один день, пока ее не нашел почтальон. Она умерла от старости, но теперь подобные формулировки не устраивают людей. Всем нужно знать точную причину смерти. Что именно привело к выходу тела из строя. Патологоанатом вскрыл брюшную полость трупа. Он выкладывает органы на весы и записывает данные. В морге стоит невыносимый запах. Не резкая вонь, нет. Но все же вполне очевидный запах трупов. Неживых внутренних органов. Разрушающихся белковых молекул. Я посмотрел через плечо патологоанатома. Он распилил грудные кости и раздвинул ребра, словно створки ворот. Тугие, плохо смазанные ворота. Он извлек сердце, сделал на нем надрезы, проверил клапаны. Мышечная ткань уже почти переродилась в жировую. Печень выглядела грубовато, рубцы и следы цирроза. Скорее всего, она не злоупотребляла алкоголем, только выпивала по выходным в молодости. Но женщины более чувствительны к алкогольному повреждению печени. Ну, а цирроз не сопровождается никакими симптомами до последней стадии.

Скорость приливной волны Сальстремен пятьдесят километров в час, а это равняется скорости семяизвержения.

Однажды я пришел домой, и увидел капли крови на полу. Меня это испугало. Но испугался я как-то странно. Я испугался не столько за нее, сколько из-за своей боязни потерять ее. Даже тогда я был эгоистом. Я ворвался в спальню. На полу валялись книги. Рой Якобсен. Хербьерг Вассму. Ларс Сааби Кристенсен. Хенрик Лангеланн. Эрленд Лу. Питер Хег. На кровати лежала она. Запутавшаяся, завернувшаяся в простыню. Вся простыня была в крови. Влажная и красная. Она не шевелилась. Поза ее была крайне нелепа. Она больше напоминала кокон, чем контуры человеческого тела. Я прыгнул на кровать и стал распутывать простыню. Весь перемазался в ее крови. Я вырвал ее из кокона. Она была полностью обнаженная, по всему ее телу была запекшаяся потемневшая кровь. На ум лезли всевозможные глупости. Проба Магнуса — перетянуть палец. При нормальном кровообращении место перетяжки бледнеет, а по периферии синеет. После того как перетяжка удаляется, кожа возвращается к обычной окраске. Но у истекающего кровью человека не может быть нормального кровообращения по определению. Поэтому это сразу вылетело у меня из головы. Но диагностировать сохранность сердечной функции можно еще несколькими способами. Проба Икара — это внутривенное введение раствора флюоресцеина, дающая быструю окраску кожи живого человека в желтый цвет. Но это полный бред. Проба Бушу — это введение в тело стальной иглы. У живого человека в теле игла через полчаса теряет блеск. Но это еще больший бред. Это все очень старые методы. Но вспоминались почему-то именно они. Я растерялся, совершенно не ожидал от нее такого. Она конечно всегда об этом говорила. Говорила, что этот мир ее утомил. Что вся эта жизнь — это существование в большой тюрьме из тела и желаний. А потом обязательно смеялась. Только увидев ее полумертвую в кровавой простыне, я понял, что это все не шутки. Из латентной стадии ее Болезнь Желания Смерти перешла в продромальную стадию. В стадию предвестников истинной болезни. Смерти.

Ее кожа побледнела, дыхание было частым. У нее был шок. Она дрожала и к счастью была жива. К моему счастью. Сама-то она добивалась противоположного результата. Желала умереть. Она перерезала себе вены, довольно правильно с анатомической точки зрения. Я разорвал простыню и наложил давящую повязку на ее запястья, накинул на нее свой плащ. Дал ей хлебнуть прямо из горлышка вина, чтобы она пришла в себя. Тогда я вовремя отвез ее в больницу, она не успела потерять много крови. Все-таки фибриноген достаточно оперативно превращается в нерастворимый фибрин, раны покрываются коркой.

Он постоянно повторяет ключевые слова и фразы. Рыбы. Ее губы. Пятна. Смерть.

Выведя его из гипнотического состояния, я спросил, что все это значит. Он ответил: "Наверное, я повторяюсь, потому что боюсь. Чем чаще что-то повторяешь, тем меньше это имеет над тобой власти".

В девятнадцатом веке, французский ученый Кювье выдвинул теорию катастроф. Согласно которой, причиной вымирания множества видов живших в прошлом на земле являются периодически случающиеся крупномасштабные геологические и экологические катастрофы. После каждой катастрофы происходил новый акт творения. Наиболее стойкие выжившие виды эволюционно развивались, и занимали все ниши, которые были ранее заняты другими, ныне вымершими животными. Это объясняет, почему у многих разнообразнейших созданий был один предок. К примеру, у слонов и ламантинов был один общий предок.

Биогеоценоз — это сложная совокупность разных видов и различной сложности организации со всеми факторами конкретной среды их обитания. Только человек перестал совершенствоваться внутренне. Он отошел от внутренней эволюции и обратился к внешней эволюции. Человек подстраивает среду под себя — нарушая тем самым баланс природных сил. Рано или поздно за это придется заплатить, хотя мы уже подошли к границе дозволенного надругательства над землей. Мы ее уже давно жестоко насилуем. Опустошаем ее подкожные нефтяные залежи. Выливаем свое химическое дерьмо в ее матку. Наносим ей удары ядерными испытаниями. Кто-то думает, что лично он ничего не портит в природе. Но стоит ли так легко отказываться от ответственности. Это, то же самое, если бы ты стоял и со спокойным выражением на лице смотрел, как десять человек насилуют твою родную мать в самых извращенных формах. Я, мол, не при делах.

Я любил папу, но он умер, когда мне было двенадцать. Его смерть предопределила мое будущее. Я вступил в прямую конфронтацию со смертью. Сразу после школы, я поступил в медицинский институт и выучился на врача. Пытаясь лечить других, я заболел сам. Заболел болезнью молодого доктора. БМД. После прогулок среди рядов банок с законсервированными органами, после долгих вечеров перелистывания анатомических атласов, после практики в анатомическом кабинете — я не мог нормально относиться к людям. Я видел в них только плоть. Со мной разговаривал человек, а я представлял, какие мышцы он в этот момент напрягает, какие нервы посылают сейчас импульсы и куда. Я видел людей насквозь, как рентген. Тут же делил их на части. Различал позвоночный столб. Ребра. Пояс верхних и пояс нижних конечностей. Видел растягивающиеся при вдохе связки между ребер. Диафрагму. Трепещущее сердце. Движения кишок. Когда кто-то улыбался, я сразу думал о том, какие он мимические мышцы напряг в тот момент. Когда кто-то кашлял, я представлял приоткрывающийся надгортанник. Когда кто-то затягивался сигаретой у меня на глазах, я представлял его закопченные легкие. Пораженные альвеолы. Мельчайшие пузырьки покрытые грязью. И я много читал, чтобы усугубить свою болезнь:

"Вирусы являются облигатными паразитами — они не способны размножаться вне клетки. В настоящее время известны вирусы, размножающиеся в клетках растений, животных, грибов и бактерий (последних обычно называют бактериофагами). Вирусы представляют собой молекулы нуклеиновых кислот (ДНК или РНК), заключённые в защитную белковую оболочку (капсид). Наличие капсида отличает вирусы от других инфекционных агентов, вироидов.

Повреждения, вызываемые размножением вируса в клетке, могут быть обнаружены системами внутреннего клеточного контроля, и такая клетка должна будет "покончить жизнь самоубийством" в ходе процесса, называемого апоптозом или программируемой клеточной смерти".

После той попытки самоубийства она коротко постриглась, почти наголо. Мы лежали в постели. От нее пахло потом и табаком. Когда мы долго занимались любовью, у нее начинала болеть голова. Я не мог отдышаться после оргазма. Она смотрела на меня и улыбалась. У нее были желтые зубы. Я обнял ее. Из ее влагалища на кровать пролилось немного семени. Мое сердце было готово остановиться. А она была так довольна. Febris erotica.

Она была красива мальчишеской красотой. Маленький зад, плоская грудь, ежик на голове. Она напоминала мальчишку. Я сказал ей:

-Ты мне родишь ребенка?

Она сделала наигранно серьезное выражение лица:

-Обязательно. Целый десяток. А потом буду с ними нянчиться. А они будут драться за то чтобы пососать мою сиську, как волчата.

-А серьезно? Если без сарказма.

-Серьезно. Родить ребенка — значит обречь его на существование в этом отвратительном мире.

-Ты хочешь сказать, что ты не хотела бы чтобы тебя выпустили на этот свет?

-Моего мнения никто не спрашивал. У меня не было выбора. Только один путь тогда был — и тот продиктован сокращениями влагалища моей матери.

Она выглянула в окно. Капли пота по ее спине потекли вниз. Я сел на кровати рядом с ней. За окном суетились люди. Кто-то нес подарки, кто-то елки. Близилось рождество. Она испытывала сильнейшее отвращение к жизни. Сontemptio animae.

Куколка в коконе простыни. Она должна перестать быть, чтобы стать бабочкой. Вылупляется из простыни, ее чешуйки на крылах все покрыты слизью. Насекомая кровь течет по телу. Она переродилась, чтобы порхать среди мясных деревьев. Она пьет нектар из цветков. Фаллический пестик истекает белой густотой. Плоды на деревьях покачивает ветер. Почки, легкие, печень, сердце. Лианы кишок тянутся между ветвей. Они сокращаются, по ним прокатываются волны химуса внутри.

Во время этого сна у меня случилась поллюция.

Норвегия состоит из девятнадцати фюльке. Огромные пространства у ее обитаемой территории отнимают ледники, болота, горы, дикие леса. Также Норвегия считается самым стабильным государством в мире. Но от чрезмерной стабильности со временем начинаешь потихоньку сходить с ума. Не хочется бесконечного спокойствия, иногда появляется потребность в экстриме. Когда я учился в Осло, меня одолевала БМД. Болезнь молодого доктора. Когда начинаешь чувствовать симптомы всех болезней, о которых еще недавно читал в книгах. Я ходил по улицам и вглядывался в лица людей. Видел в них болезни, врожденные предрасположенности, наследственные пороки. Я представлял, от чего каждый встреченный мной человек может умереть. Спустя некоторое время это стало принимать вид отклонения. Мне кто-то в магазине говорил: "Добро пожаловать". А я уже представлял, как этот человек корчится в муках на полу.

Но тогда я ее и встретил. Она помогла мне избавиться от всех моих глупостей. Я не мог представить, как она умрет. Для меня она стала будто бессмертной. Она мне говорила: "Если слушать все твои доводы, то получится, что все люди это машины по производству какашек".

Она любила приключения. Особенно лазить по ледникам. Я не мог ей указывать, что делать. Да и не хотел ограничивать ее свободу, как-то ее связывать.

Между Согном и Сюндфьордом лежит ледник. Она любила взбираться при помощи альпенштоков и специальных кошек на небольшие спускающиеся в долины щупальца ледника. Фирн сверху постепенно превращался в твердый лед. А уже ледниковый лед был прозрачный и светился голубоватым светом изнутри. Она взбиралась на ледяной уступ, втыкая кошки и альпенштоки в лед. Я стоял внизу и смотрел на нее. Два зуба она тогда потеряла, упав с ледяного обрыва. Я быстро отвез ее в больницу, она была без сознания, сильно ударилась головой. Она сломала нижнюю челюсть. Врачи с трудом смогли скрепить ее челюсть металлической пластиной. Зубы вырвали во время операции. Под подбородком у нее были шрамы, челюсть после этого была чуть перекошена влево. После реконструкции челюсти — она долгое время была полуживой — вечно под сильными антибиотиками и обезболивающими.

Как сейчас помню ее вторую попытку самоубийства. Та попытка была последней, но она не умерла. Было Шестое Февраля — День саамского народа. Государственный праздник. Я возвращался домой после дежурства. По пути домой, я забежал в магазин "7-11", купил там бутылочку вина. Но в окнах моей квартиры не горел свет.

В квартире было темно и холодно. Она забыла закрыть окно. Сама она лежала в прихожей. Вокруг нее валялись всевозможные баночки из-под лекарств. Она съела почти все содержимое моей домашней аптечки. Даже витамины, и те проглотила. Я не мог нащупать у нее пульс, не мог определить, дышит она или нет. Проба Жоза — это зажимание кожи специальными щипцами. Человек должен был испытать сильнейшую боль. Я открыл ей глаз и повернул ее лицом к свету. Зрачки не реагировали на свет. Но она наелась всевозможных лекарств, в том числе наркотических веществ и обезболивающих, отчего ее зрачки могли перестать реагировать на изменение освещения. Проба Дегранжа — это введение в сосок кипящего масла. Тут тоже расчет на болевую реакцию. Проба Разе — это удары по пяткам, или прижигание пяток раскаленным железом. Я пытался вентилировать ее легкие. Пытался сделать ей массаж сердца. И, естественно, вызвал скорую помощь. Я надавил на ее грудь несколько раз. И ее вдруг вырвало. Я перевернул ее на живот, чтобы она не захлебнулась своей рвотой. Она пришла в себя, попыталась встать на четвереньки, но опять потеряла сознание. Кислый запах рвоты распространился вокруг меня. Я весь провонял им. Скорая успела вовремя. Она пролежала в реанимации двое суток. Они сохранили ее жизнь, но вот рассудок сохранить не удалось.

Агония — это последняя попытка организма использовать всю оставшуюся энергию для сохранения жизни. Сердечный ритм сначала восстанавливается, легкие производят сильнейшие дыхательные движения. Но легкие при этом совершенно не вентилируются. В этот период возможно временное восстановление сознания.

Из-за отсутствия кислорода в тканях накапливаются недоокисленные продукты обмена. Организм переходит к анаэробным способам обмена веществ. В тканях сжигается АТФ.

Продолжительность агонии мала — в среднем пять минут. После чего сердце прекращает сокращаться, дыхание останавливается. Наступает клиническая смерть.

Шум холодильника.

Она говорила, что я похож на печального клоуна, который только что снял грим.

Белый шум телевизора.

Смерть — это вирус. Ее можно передавать прикосновениями и взглядами. Ее можно совершенно случайно подхватить от прохожего.

Где-то сверху разговаривают соседи. Они громко говорят, ссорятся.

Если хочешь победить вирус — сам стань вирусом. Если хочешь стать вирусом — получи доступ к человеческой плоти.

Мы были дискретно обособленны, но способны к взаимодействию.

Детский плач.

Теория панспермии предполагает, что жизнь на землю могла быть занесена из космоса.

Все смешалось. Соседи больше не ссорятся — уже ебутся.

Я безумно хотел проникнуть в ее тело. Хотел чувствовать ее наполняющиеся и опорожняющиеся легкие. Ощущать ее сердцебиение. Распознать чувства ее кишечника, и чувства ее гениталий.

Вода в ванне остыла окончательно. Я выныриваю, не могу утопиться. У меня иммунитет к смерти. Я пытался под водой что-то сказать, но ничего не вышло.

Мы были связаны работой кишечника, вдохами и выдохами, течением крови. Мне казалось, что если она перестанет дышать, я тоже перестану.

Но я могу только задержать дыхание. Если долго не дышать — то перед глазами начинают мелькать темные пятна. Чернильные пятна.

В пещере горного короля. Усатый старик с длинными волосами кружит и ударяет мои мысли.

Nemo liber est, qui corpori servit.

Какая разница от начала идет рассказ или с конца. Ненужные моменты можно выкинуть. Важные подчеркнуть. Рассказать о чем-то определенном можно множеством способов. Его память — насколько она реальна? Он совсем запутался.

После того как она выпила дьявольский коктейль из лекарств — она свихнулась. Она пережила клиническую смерть, но ее вернули. Врач сказал мне, что он сделал все что мог. Я с ним не спорил, прекрасно его понимал, знал, что большего от него нельзя было бы требовать. Ей спасли жизнь. Но рассудок она утратила. Она больше не имела возможности совершить что-то осмысленное. Ее пугали незнакомцы, а ко мне она стремилась прижаться, обнять меня.

Она перестала курить. Я был этому рад. Правда, она и не понимала уже, что это — курить. Я взял ее домой, хоть мне и предлагали отправить ее в специальную деревню для душевнобольных. Но я решил, что смогу обеспечить ей хороший уход. Я кормил ее, укладывал спать, смотрел с ней мультики. Она была как ребенок. Я не мог с ней заняться сексом — это казалось мне неэтичным. Что-то не давало мне проникать в нее. Это была не совесть, что-то другое.

Когда я выводил ее на прогулки, она постоянно пыталась куда-нибудь взобраться. То на дерево, то на пожарную лестницу. Я устал за ней бегать, поэтому купил поводок в зоомагазине. Я пристегивал поводок к ее ремню сзади. Таким образом мне удалось ограничить ее передвижения и обезопасить наши прогулки. Люди на нас косо смотрели. Ходили слухи, что я ее держу на цепи. Кормлю из миски. И вообще поговаривали, что она моя сексуальная рабыня. Какой только дребедени нет у людей в головах.

Она не могла даже принимать ванну самостоятельно — я мыл ее. Она смотрела на меня пустым взглядом. Я натирал мочалкой ее спину. Подмышки. Когда дело доходило до пяток, она плескалась водой, хохотала. Она всегда боялась щекотки. Я мыл и ее попку и влагалище. Мои пальцы скользили по ее лобку. Затем я вставил в нее один палец. Вымыл все внутри. Приподнял маленький участок плоти прикрывающий ее клитор. Этому месту следует уделять особое внимание. Когда я мыл ее клитор, она закатила глаза. В ее глазах было желание, пылающее плотское желание. Тогда я рухнул в ванну и вошел в нее. Она стонала так же, как стонала прежде.

Несчастные пациенты только и знают жаловаться и причитать. Их разговоры бессмысленны. Я их совсем не слушаю. Эти люди как безмолвные рыбы. Раскрывают рты без каких-либо звуков. Я определял причину и тип заболевания моментально — было достаточно одного взгляда. Все слишком очевидно. Меня потрясали приступы мизантропии.

Хор мальчиков надрывно тянет:

Раздеть его, тогда излечит,

Не вылечит, тогда убить!

Он только врач, он только врач.

Людей уже не вылечишь. Они больны, ущербны и неполноценны сразу. При рождении — они все обречены на муки. И единственное лекарство от тех мук — смерть. Что же принимать за норму. Тупое существование или желание умереть. С такой позиции, желание умереть является наиболее здравым и правильным.

Пьяница, выпивший метанола — дайте ему этанола, чтобы нейтрализовать отравление. Парень пытался что-то изобрести — вытащить из его прямой кишки инородный предмет будет непросто. Молоденькая девушка — по карточке; на вид ей лет пятьдесят. У нее саркома Капоши — нарождающиеся кровеносные сосуды на груди. Casus incurabilis. Этот парень к нам поступает слишком часто, по каким-то банальным причинам. Он хочет внимания, поэтому симулирует болезни. Его пока никто не уличил в этом. Надо попросить нашего психолога провести с парнем беседу. Брожу по больнице пока у меня перерыв. Молодые люди выглядящие стариками встречаются мне частенько. Они обречены. Они уже допустили губительную оплошность, которая приведет к полному разрушению механизма. Женщина без груди. Мужчина с трубкой в горле. Паренек с пробитым черепом — такой тихий, ничего не говорит. Он не может теперь говорить. А то трепался бы с медсестрами о всякой ерунде, как один обреченный больной. Медсестра не может послать его куда подальше, хоть ей и противно слушать его пошловатые шуточки. Часть работы сестры — это терпеть, а уже потом сопереживать. А самые спокойные — это коматозные больные. Многие их родственники мечтают об узаконенной эвтаназии, дороговато нынче содержать в нормальных условиях свои семейные овощи. В стародавние времена было проще. Раньше истинную смерть не умели отличить от комы — поэтому часто хоронили еще живых людей. Большинство больных — это глупцы и те, кто не понимают, как сохранить здоровье. Наша медицина — это иллюзия. Антибиотики помогают, но лучше было бы укреплять иммунитет. Мы способны производить сложные операции, но не способны втолковать людям, как следует жить, чтобы эти операции никогда не понадобились.

Я ехал в машине по туннелю Леэрдал. Она сидела на заднем сиденье. Ее глаза закрывались — она была в состоянии полудремы. Леэрдал — самый протяженный туннель в мире. Я нервничал, стены туннеля давили на меня. Белый свет отбрасывал блики на капоте. Монотонные — циклически повторяющиеся вспышки. Несколько раз свет менял цвет на синий. Но все равно у меня было ощущение, что мы едем по туннелю, который видят многие пережившие клиническую смерть.

Она лежала на постели. Я смотрел на нее. Она смотрела куда-то в одну точку. Только что я кончил. На ее животе, груди подбородке и носу были капельки моего семени. Она тяжело дышала. Я наклонился к ней, чтобы поцеловать ее в ухо. А она открыла рот и тихонько прошептала, искаженным голосом, будто доносившимся откуда-то из глубины, из-под воды. "Убей меня". Я заплакал, и мои слезы падали ей на щеки и в рот. Мои слезы смешались со спермой.

Она так хотела умереть, что даже будучи лишена разума, желала разрушиться. Ее жизнь была ей не нужна. Она хотела отсюда бежать, не быть больше в этой клетке. А став абсолютно недееспособной, она попросила меня о помощи. Помочь ей умереть — это была ее мольба.

Верхушки деревьев мелькают в окне. Я лежу на заднем сиденье папиной машины, мы едем на рыбалку. Идет дождь. Капли дождя ползут по лобовому стеклу вверх. Мы тогда так ни одной рыбины и не поймали.

Звездные системы — это атомы. Галактики — это сложные скрученные белковые молекулы. Вселенная — это огромный одноклеточный организм. Вселенная — это клетка, в прямом и переносном смысле. Вселенная, как и живой организм, растет, темная материя расширяется. Все части вселенной взаимодействуют друг с другом. Подчиняются одним правилам и закономерностям. Реагируют на раздражители. Постоянно происходит обмен веществ. Как пластический, так и энергетический. Метаболизм. Вселенная живая. И как все живое, рано или поздно, она умрет. Своей смертью или же ей помогут.

Кто же может ее убить? Люди — это вирус. Земля — это вирион. Людская зараза уже вырвалась в космос. В эту вакуумную цитоплазму. Скоро вселенная будет уничтожена, будут подчинены одна молекула-галактика за другой. Люди будут воспроизводиться бесконечно, будут черпать ресурсы вселенной — и однажды вселенная умрет.

Я нес ее на руках, в машине она заснула. Было холодно, и шел снег. Я выдыхал облачка пара. Хлопья снега падали на ее губы и через мгновенье таяли. Несколько снежинок запутались в ее ресницах. Я подошел к обрыву и отпустил ее. Отпустил ее из этого растленного мира. Она быстро упала в пенящиеся волны, разбивающиеся о скалы. Острые уступы огрызались на море. Скалили клыки.

Самое страшное — это то, что я не мог испытать чувства вины. Я считал, что так и должно было произойти. Мне такая концовка представлялась закономерной. Мне стало легче. Ее не стало, но я не смог грустить. Я на удивление легко справился с этим, я продолжил жить. Это ужасно. Можно топтать младенцев и все равно не почувствовать себя достаточно виновным, если младенцы тебя попросили о том чтобы ты их топтал.

Rigor mortis. К нам в морг пришел новый труп. Я, как обычно, проходил мимо морга и увидел ее. Этот труп был точной копией ее. Но это было невозможно, ведь ее размозжило об камни. Но это вылитая она.

В тот же вечер, я пришел в морг, и достал труп из хранилища. Это была молодая девушка с длинными волосами. Я откинул простыню и стал рассматривать ее тело. Аутопсия еще не была проведена. Синеватые прожилки были на ее груди. Она умерла совсем недавно, видимо в этот же день. И ее очень оперативно к нам доставили. Я приподнял ее голову. Поцеловал это мертвое тело. Представил, что это она. Я вдруг захотел в последний раз в нее проникнуть, это было сильнейшее желание. В морге уже никого не было, только дежурная на входе.

Я с большим трудом в нее вошел. Пришлось плюнуть на ее влагалище, чтобы немного его смазать. Мне даже было немного больно, но я продолжил. Полупрозрачные лососи проникали в мое тело. Их холодная чешуя оставалась между ребер, застревала в подкожной жировой клетчатке. Вспышки воспоминаний разбивались в возбуждающие узлы галлюцинаторного фильма. Фильм на старой пленке крутился у меня в мозгах. Ее губы. Улыбка. "Хочешь?" Блестящее тело рыбы. Жаберные крышки приоткрыты. Беспомощная попытка объяснений. Вселенная умирает. Я залил в нее семя. В мраморное тело. Холодное, белое, с синими прожилками. Я вирус. Эякуляция сожаления о содеянном. Именно в тот момент, когда я извивался, извергая семя внутрь ее, пришло осознание. Осознание своих ошибок. Lapsus memoriae.

Тягостное осознание, будто просыпаешься от наркоза в разгаре кровавой операции. Чтобы ощутить вину — нужно быть в чем-то виновным. Мое воображение сыграло со мной злую шутку. Это действительно она. Я просто сдал ее в психушку, когда она попросила меня убить ее. Она попросила не один раз. Она выла, голосом из глубины, подводным голосом, рыбьим криком: "Убей меня". Я не мог. А сейчас я надругался над ее трупом. Я просто запутался.

Импульс нервной клетки — 0,001 сек.

Он глубоководная рыба, которая не соблюдала правил декомпрессии. Подобно тому, как Сальстремен захватывает в свои водовороты множество рыбин, тем самым делая их легкой добычей для чаек, также и он был захвачен течением жизни. Это течение оказалось слишком быстрым. Водовороты слишком шокирующими. Кессонная болезнь поразила его. Поток жизни принес его к краху.

Клиническая смерть наступает после прекращения сердечной деятельности, дыхания и функционирования центральной нервной системы. В состоянии клинической смерти анаэробный обмен веществ в тканях продолжается за счет накопленных в клетках запасов. Через две с половиной минуты нервная ткань уже исчерпывает свой запас энергии. Без кислорода в первую очередь умирают клетки коры головного мозга и мозжечка. Эти патологические изменения в мозгу переводят организм из состояния клинической смерти к биологической, абсолютной и безоговорочной, смерти.

Даже при наличии самого современного оборудования нелегко вернуть человека к жизни из состояния клинической смерти. Переживают клиническую смерть и полностью восстанавливаются лишь пять процентов больных. Три-четыре процента выживают, но получают тяжелые нарушения высшей нервной деятельности.