Линда

Автор: Ромка Кактус Вот Линда — и все её друзья как бы вымышленные. То есть, где-то там они есть, явленные во плоти и слезах и первых пламенных поллюциях/менструациях, подростковых прыщах и прочем, только где это «там», за экранчиком смартфона, Линда точно не знает. А вдруг, это всё компьютерные боты, специально обученные нейросетью изображать её друзей онлайн, — и есть её единственные подлинные друзья? Линда сомневается. Она всегда во всём сомневается, особенно в том, от чего меньше всего ждёшь подвоха: в солнце, воздухе, который наполняет майский день круженьем птиц, переливами соловьёв, что вышли на нерест из глубоких зимних пор, а было ли всё это?

Линда. Как её только не дразнили в детском саду, а потом в школе, ещё бы она любила своё холодное германское имя, будто презрительной скалой нависающее над сонмищем насть и саш и безымянных кокош. С таким именем, сказала тётка Марина, или на Голгофу или в публичный дом. Значений этих замысловатых слов она объяснять не стала, так что Линде оставалось гадать по тону вечно всем недовольной тётки, какие неприятности её ждут в будущем. Публичный дом, впрочем, звучал более привычно, чем то, ни с чем не связанное нитями ассоциаций, свободно болтающееся в зловещей тьме неопределённости слово, которое она узнает по-человечески только в конце своего школьного обучения, в одиннадцатом классе, когда на уроке литературы заговорят о Булгакове и его Иешуа Га-Ноцри, а только так и вышло, что в десять лет она мечтала о публичном доме, как более понятном, более светлом и просторном месте, где люди входят и выходят и, должно быть, сидят на скамеечках или даже диванах, ожидая своей очереди, как это бывает в поликлинике, а потом, к выпускному, она, конечно, всё забудет, всё тёткино злое бормотание, но забудет не до конца.

Школа это когда декабрьским днём вас вдруг сталкивают с обледеневшей каменной лестницы прямо в толпу старшеклассников, покрытых пубертатным мехом, нахохлившихся, чтоб казаться взрослее, губы синие, они, конечно, без верхней одежды, матерясь, пинают друг друга в живот и по коленным чашечкам, а Линда не создана для насилия, и может только падать, слыша за спиной зловещий смех столкнувшего, как же он торжествует, никакого подарка на Новый год не нужно. Было ли? Было. И не раз. Так Линда изучала закон всемирного тяготения на практике, на собственных ладонях, руках, ногах, тела взаимодействуют, тела с массами, этого не стоит забывать, и то тело, у которого масса меньше, оказывается предательски размазанным по поверхности другого, у которого масса больше. Потом Линду сшили заново, собрали из осколков, почти как новая, надо же, заросло, как на собаке, можем повторить? Любое зло может повторять себя сколько ему угодно, пока не объяснят его учёные люди, найдя нужное для него основание, некую дающую источник неисчерпаемых возможностей причину, называя её необходимостью, и тогда зло уже не зло, а нечто вроде кислорода, попробуй без него проживи. Вот и Линда в школе повторяет свои уроки. Кокоши ластятся вокруг, желая списать, Инна Пална ходит у доски, идёт направо — песнь заводит, налево — сказку говорит, а леший Хавич, трудовик с обезображенными артритом пальцами — и впрямь похоже больше на корни дерева, чем на хватательный инструмент, созданный трудом, схватил этим своим сизым корневищем за шею хулигана Максимова и трясёт его в узком коридоре под светом единственной мерцающей лампы, морской же дядька физрук в своей каморке уснул на стопке вытоптанных матов в обнимку с канатом, с которым до этого пил горькую, вызвав его к сознательной жизни, точно йог из кувшина, козлиным голосом Гребенщикова: «есть город золотой…»

Хулиган Максимов, отрабатывая своё реноме, уже насыпал в унитаз ментоса и залил его колой, точно в ролике с youtube, бежит, пузырясь по плиткам пола, коричневый ручей, ЧП, вызывайте спасателей с жилетами, сигнальными ракетами и поисковыми морскими котиками, обученными вытаскивать людей из любого дерьма.

Линда как в тумане идёт по пустому школьному зданию. Мумифицированные тушки первоклашек с ещё непрорезавшимися крыльями, что распирают на спине школьную форму, точно горб, стоят в своих нишах по стене или лежат возле, засыпанные трухой, в позе онаниста. В кабинетах из-под закрытых дверей сквозит какой-то холодный чёрный свет, и слышен визг мела по доске… Вдруг кокоша выскочил ей под ноги, она успела в сторону отпрянуть, он пронёсся мимо, точно были за ним по пятам серые волки с красными от крови языками, свисающими до самого плинтуса. Линда смотрит туда, откуда он прибежал, и так ей хочется бежать, но ноги не слушаются, прилипли к полу, точно приросли. И сердце всё быстрей, замирая в груди, толкает кровь куда-то в уши, оглушительно и тошно.

— Я ничего не боюсь! — кричит Линда в свой последний момент.

Газированное дерьмо заливает коридор, и…

Это всё не взаправду, да? После школы Линда ест холодные макароны, соскребая их вилкой со дна сковородки, по телевизору идёт дождь… Она переключает каналы. Показывают её школу, в школе ЧП. Говорят про бытовой взрыв канализации… Но это всё неправда. Эта школа построена на древнем осквернённом капище, тысячи лет зло училось здесь и наблюдало, оно стало очень усидчивым и внимательным за эти тысячи лет… Вдруг кокоша выскочил прямо на Линду, оттолкнул и побежал дальше, визжа. Что-то, похожее на лиану, схватило его, обвилось вокруг и сдавило, так что он перестал визжать и только хрипел. Более интуицией, нежели глазами, Линда узнала в этой лиане канат, по которому её класс лазал на уроках физкультуры. «Есть город золотой…», — пропел Гребенщиков искажённым, словно звучал из колодца преисподней, голосом. Вышли из мерцающей тьмы леший трудовик и морской дядька физрук и начали целоваться, засовывая друг другу в рот длинные синие языки.

— Я ничего… — кричит Линда в свой последний момент, осекаясь и сбиваясь на шёпот, — ничего…

А в публичном доме люди входят и выходят и ждут, устроившись на удобных диванах, своей очереди.